Большинство матерей всеми силами стараются защитить своих детей, но это не всегда значит, что сами подросшие отпрыски не применят к ним насилия. Такое особенно часто происходит после того, как отец-абьюзер покинет семью и мать остается с детьми одна. Она пытается наладить нормальную жизнь, однако зачастую уход домашнего тирана означает, что одни испытания заканчиваются и начинаются другие.
Первые несколько лет после того, как Лиз[106] ушла от мужа-агрессора, в доме царил мир. Впрочем, случилась пара инцидентов, которые обеспокоили ее. Однажды один из ее сыновей, Блейк, принялся рыться в мусоре, чтобы найти чек на совершенные ею покупки, а затем устроил ей допрос, чем в точности повторил стиль поведения отца. Через несколько недель Блейк сцепился с младшей сестрой. «Он схватил ее за горло и прижал к стене, – рассказывает Лиз. – Правда, со мной он вел себя в целом более или менее нормально и в школе хорошо учился. Мы не ругались, я не замечала, чтобы между нами накапливалось напряжение». Но однажды вечером сын «взорвался». Лиз дважды попросила его пойти помыться, и он вдруг с неожиданной грубой силой дал ей затрещину. «Это случилось ни с того ни с сего!» – уверяет она. Пришлось вызывать полицию. Лиз считает, что иного выхода у нее не было. «Они приехали через десять минут, – говорит она. – Блейка вывели и посадили в автозак. След от удара был хорошо виден на моем лице. Полицейский сказал: «Видно, что он сломал вам зубы – это был удар адской силы». У меня навсегда остался шрам, и эта часть лица потеряла чувствительность». Блейк не чувствовал ни капли раскаяния. «Он потом сказал адвокату: “Знаете, я мог бы и больнее ударить”. Наверное, он думал, что все это сойдет ему с рук». Лиз говорит, что друзья и учителя Блейка горячо осудили ее за привлечение к делу полиции. «Они возмущались, как можно было вызвать наряд к собственному сыну! “Бедняга! – жалели они его. – Теперь у него будет уголовный привод”. Один из учителей сказал: “Вы должны были дать ему сдачи!” Но разве правильно оставлять такое поведение безнаказанным? Что, если он будет так же обращаться со своей девушкой?»
Все чаще полиция сталкивается со случаями агрессии, проявляемой детьми от десяти до шестнадцати лет по отношению к родителям.
Марк Мердок, помощник комиссара полиции Нового Южного Уэльса, говорит, что сейчас наблюдается наиболее резкий рост именно такого вида домашнего насилия – связанного с детско-родительскими отношениями. Агрессию проявляют в основном дети от десяти до шестнадцати лет. «Нынешние четырнадцатилетние и шестнадцатилетние мальчишки крупнее, чем их отцы, и уж точно сильнее, чем матери. К сожалению, многие из них росли в неблагополучных семьях. Мамы, как могут, стараются контролировать действия подростков, но те дают отпор, протестуя против контроля. Они крадут деньги, а мать ничего не может поделать, она боится собственных сыновей. Они даже осмеливаются указывать ей, что делать. А если ослушается, угрожают: “Я из тебя всю душу вытрясу”. И действительно, иногда они применяют силу. Родители, особенно женщины, приходят к нам и жалуются, требуя охранный ордер, чтобы защититься от своих отпрысков!»
Эдди Галлахер – детский психолог, с 1990-х специализировавшийся на детско-родительских конфликтах с элементами насилия. В те годы о них еще мало говорили. Эдди довелось поработать с пятью сотнями семей. «Бывает, что жестокие дети вырастают во вполне благополучных домах, – говорит он. – Их братья и сестры ведут себя нормально и любят родителей. Но чаше встречается такая ситуация: сын поднимает руку на мать-одиночку, потому что ранее он уже сталкивался с абьюзом в семье»[107]. Эта модель поведения встречалась в половине исследованных Галлахером семей. 70 % детей, склонных к насилию, – мальчики. Кроме гендерного, никаких других обоснований этому явлению нет: неизвестны иные причины, почему вдруг одни дети начинают копировать повадки жестокого родителя, а другие и не думают следовать его примеру. «Представьте: в семье трое детей… все видели, как отец проявляет агрессию по отношению к матери. Один из детей очень ответственный. Можно даже сказать, что в нем есть нечто вроде родительского инстинкта – он заботится, жалеет и защищает маму, братьев и сестер. А другой вечно тревожен и замкнут, а третий все время злится. Его вспышки гнева похожи на отцовские. Характеры у детей разные, и потому они могут по-разному реагировать на один и тот же опыт». По мнению Галлахера, очень трудно предсказать, будет ли мальчик (а иногда и девочка), выросший среди домашнего насилия, идентифицировать себя с отцом и солидаризироваться с ним. «Трудные подростки, мальчишки, с которыми просто невозможно работать, зачастую оказываются на сто процентов на отцовской стороне, – подчеркивает Эдди. – Они оправдывают его насилие, а иногда даже признаются, что ненавидят мать и хотят жить с отцом без нее. Очень часто они в подростковом возрасте действительно переезжают к отцу. Но есть и противоположная крайность: я вижу много детей, которые говорят, что отец – дерьмо и подонок. Они не хотят иметь с ним ничего общего, и вообще мужчины не должны бить женщин. Но даже такие дети все равно зачастую копируют поведение тирана. При этом, как вы понимаете, с ними все же намного легче взаимодействовать, чем со взрослыми. Подростку, повторяющему поступки того, кого он осуждает, проще оказать психологическую поддержку».
Галлахеру доводилось работать со склонными к насилию детьми от шести лет. Он утверждает, что агрессивные реакции могут начать проявляться даже в три года, однако в этот период трудно сказать, сойдет ли жестокость на нет или, наоборот, превратится в устойчивую форму поведения. «Мне кажется очень важным, хотя и недооцениваемым фактором то, что влияние родителя на ребенка продолжается даже при малом количестве контактов, – подчеркивает психолог. – Дети видят, как отец подавляет и унижает мать, и это может производить на них огромное впечатление, даже при условии, что прямого насилия не наблюдается. Для того чтобы впоследствии проявлять жестокость по отношению к матери, им вовсе не нужно видеть, как папа бьет маму. В значительной степени дальнейшее их отношение определяется потерей уважения к родителям». Ребенок, который растет и постоянно замечает, что его мать ни во что не ставят, незаметно формирует пренебрежительный взгляд на нее. Привязанность к агрессору в данном случае оказывается эффективным механизмом выживания. Если встанешь на его сторону в войне с матерью, есть больше шансов, что сам не окажешься жертвой.
Можно много говорить о детско-родительском абьюзе, особенно о детях, которые пытаются отомстить за годы собственных унижений и отыграться за тот период, когда они были вынуждены все время обороняться от взрослых. Конечно, родитель, изначально сам инициировавший насилие, может привлечь к делу полицию и получить (даже если инцидент единичный) охранный ордер, выставив ребенка виновником происшествия. Никто не станет вникать, что много лет тот сам был жертвой. В самых трагических случаях травмированные насилием дети в конце концов убивают обидчика. В городе Перт в сентябре 2016 года семнадцатилетний парень зарезал отчима, когда увидел, что тот душит его семилетнюю сестру. В ту ночь отчим напился и сначала дважды пытался задушить больного ДЦП пятнадцатилетнего пасынка, брата будущего убийцы. Но потом оставил в покое инвалида и взялся за маленькую девочку. И тут ее старший брат вбежал в спальню, схватил охотничий нож фирмы Bear Grylls и нанес насильнику двадцать пять ранений в грудь. Потом юноша в ужасе кричал: «О господи, что же я наделал, простите меня!» Его осудили на три года условно. [26]
