Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
– Скажи, у тебя есть книги? – спросила девочка.
– Есть! Много. Одна стена моей комнаты сплошь закрыта книжными полками. Как в часовой. Очень много, на всю вечность хватит.
– Ты собрался пробыть там вечность? – удивилась Ветка, не задававшаяся до сих пор вопросом, сколько Мышу придётся провести времени в этой комнате.
– Я думаю, да, – засмеялся Мыш. – Но дело не в этом. Самое интересное, что какую бы книгу я ни захотел найти там, рано или поздно я обязательно её нахожу.
– Да ладно! – недоверчиво сказала Ветка. – Не может быть! Вообще любую?
– Любую.
– Тоже какой-то ручеёк из бесконечности?
– Типа того.
– Хорошо, давай проверим. В следующий раз расскажи мне, как выглядит… – она задумалась, – …обложка пятитомника Сервантеса тысяча девятьсот шестьдесят первого года издания?
– Почему именно его?
– Потому что я хорошо помню эти книги и ты не сможешь меня надуть.
– Ладно, – согласился Мыш. – Только на это может уйти какое-то время.
Через несколько спектаклей Мыш в подробностях описал ей, как выглядит пятитомник.
– Поверь, я действительно могу найти там любую книгу из когда-либо написанных.
– А ненаписанные? Их можешь найти?
– Не знаю, но я иногда натыкаюсь на тексты, которые выглядят так, словно бы написаны людьми из будущего. Хотя, возможно, их просто писали какие-нибудь шизофреники. И вообще, всё это чем-то похоже на ту библиотеку в Засценье, которую мы сожгли.
Новый мальчик слушал их разговор, широко открыв глаза и не пропуская ни слова.
– А если я попрошу тебя отыскать книгу, считающуюся утраченной, скажем, сожжённый том «Мёртвых душ» или пьесу Эсхила «Взвешивание душ»? Найдёшь?
– Думаю, да.
– Ловлю на слове.
Как-то раз Ветка призналась:
– Помнишь «каплю»? Ну, тот фиал, в котором держат смерть? Так вот, твоя «капля», красная, треснула и разбилась.
– А твоя?
– Моя цела.
– Ну и прекрасно. Значит, будешь жить долго и счастливо, – успокоил её Мыш. – А мне уже всё равно. Разбилась и разбилась. Только не порежься об осколки.
– Это ещё не все плохие новости. Я достала деревянную птичку, которую подарил ныряльщик…
– Ту, что влетает в грудь?
– Да, её.
– И что?
– Она больше не летает. Не знаю почему. Может, потому, что я запускала её одна, без тебя. В общем, я отдала её Альберту вместе с осколками «капли», чтобы не мозолили глаза. Он отнёс их в одну из закрытых комнат. Помнишь, в лабиринтах театра есть множество каморок, заваленных бог знает чем?
– Конечно.
– Альберт сказал, что все эти предметы принесены актёрами из Засценья.
– Да ладно!.. – изумился мальчик.
– И ещё он рассказал кое-что про революционный зал.
– Из которого мы стащили пистолеты?
– Да. Так вот этот зал тоже целиком принесён из Засценья.
– Как это вообще возможно? – ошарашенно посмотрел на неё Мыш.
– Да Альберт и сам толком не понимает. Но говорит, что всё то время целиком пришло из Засценья. Революция, Серебряный век, коммунизм, утопии, всё… Это была попытка приживить Засценье в нашем мире. И в какой-то мере она даже удалась. Но только до тех пор, пока кто-то был готов питать его своей кровью.
– Там и чужой крови достаточно пролилось.
– Дело не в этом. Альберт сказал, что пока были те, кто готов именно своей кровью поддерживать существование Засценья в нашем мире, оно существовало. А когда добровольцы исчезли, исчезло и всё остальное. Он сказал, любой новый мир всегда строится на крови добровольцев. А если её нет, он исчезает…
Они расставались неохотно и каждый раз словно бы навсегда. Долго не могли расцепить руки, смотрели не отрываясь друг на друга. Никогда не прощались и не говорили «до свидания», будто надеясь, что если не попрощаются, то обязательно встретятся снова.
И до поры примета сбывалась.
Они встречались, спектакль за спектаклем, неделя за неделей, год за годом.
Мыш немного ревновал Ветку к новому Ганцу. К тому, что она ходит с ним в Засценье, видит самые невероятные вещи и делает невероятные находки. Ревности своей, впрочем, старался не выказывать, хотя Ветка, конечно же, всё чувствовала.
Новый мальчик рос, в голосе его прорезались басовые нотки, и в какой-то момент его заменили.
Ветке в этом смысле было проще. Она не особенно быстро росла, ей удивительно долго удавалось сохранять стройность и грацию ребёнка. Она утягивала наливающуюся грудь, почти раздавливая её для каждого спектакля. Научилась имитировать неуклюжую детскую походку и речь.
Но время шло…
Зрители всё чаще стали шикать при её появлении на сцене рядом с двенадцатилетним Ганцем, которого она переросла почти на голову. Иногда, и это было хуже всего, вовсе начинали смеяться. В двадцать лет невероятно трудно, почти невозможно играть ребёнка. Да, все знают, что Золушку в известном советском фильме играла тридцатисемилетняя Янина Жеймо, но она всё же играла не девочку, а молодую женщину накануне замужества.
Однажды актёры под аккомпанемент смешков снова пошли за сцену. Мыш привычно взял Ветку за руку, повёл сквозь бутафорскую траву, но она внезапно остановилась.
– Ты чего? – повернулся к ней Мыш.
– Мышик, тут стена.
– Какая стена?
– Кирпичная.
– Да ты что? Как такое может быть?
– Стена…
– Забудь про неё, пойдём, – догадываясь, что произошло, и отчаянно не желая в это верить, сказал мальчик. – Нет тут никакой стены.
– Есть.
Ударила по стене и повторила:
– Есть.
Ветка упала и беззвучно, чтобы не услышали зрители в зале, разрыдалась.
– Это как у ныряльщиков, помнишь? – она, притянув к себе Мыша, горячо зашептала ему на ухо. – Они остывают и больше не могут плавить лёд. Перебираются на берег. Живут, выращивают картошку, разводят гусей…
Она снова легла лицом вниз.
– Я выросла, изменилась. Наверное, стала чёрствой и больше не подхожу для театра.
Мыш, маленький, едва достающий ей до плеча, лёг рядом, схватил её ладонь и принялся целовать.
Новый Ганц стоял над ними, и не зная, куда себя девать от смущения, теребил пуговицы на курточке.
Мыш, нелепо смотревшийся рядом с двадцатилетней девушкой, пел ей на ухо мелодию из «Ромео и Джульетты», шептал утешительные слова, убеждал, что это всё ерунда и завтра у неё всё получится, стена снова исчезнет.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
