— Перестань, Онести. Пожалуйста… перестань.
Он ощутил растущую душевную боль, когда Онести слегка успокоилась. Ее груди упирались в его грудь.
— Прости. Я напрасно разозлил тебя, — произнес он прерывистым шепотом.
Онести попыталась взять себя в руки.
— Ты же знаешь, что Чарльз и я просто друзья.
— Он не может быть чьим-либо другом.
Лицо Онести вспыхнуло.
— Как ты смеешь так говорить?! Ты совсем не знаешь Чарльза! А я знаю, он открыл мне свою душу! Я больше не хочу слушать! Отпусти меня!
Поняв бесполезность дальнейших споров, Уэс решительно заявил:
— Я никогда не отпущу тебя, Онести. — В его голосе чувствовалась боль, когда он прошептал: — Теперь слишком поздно. Я не смогу отпустить тебя, даже если бы захотел.
Он попытался поцеловать ее в губы, но Онести отвернулась. Уэс прижался к ней щекой и коснулся губами уха.
— Ты злишься, — тихо произнес он. — Я не виню тебя. Вижу, что говоришь правду, как ее понимаешь.
— Это и есть настоящая правда!
— Нет. Но позволь мне закончить. Допускаю, что ты в какой-то степени права, но есть другая правда, которую невозможно отрицать. Я не могу смотреть на тебя, не испытывая желания прикоснуться, а коснувшись, хочу заняться с тобой любовью. И для меня невыносимо, когда другой мужчина обнимает тебя.
Сердце Онести учащенно забилось, и она медленно повернулась к Уэсу. Взгляд ее оставался непреклонным.
— Чарльз — мой друг.
«Упрямая. Она ничего не поняла», — с огорчением заключил Уэс.
Однако, прижимая к себе Онести, он чувствовал, что сердце ее бьется неровно, видел, что, хотя она и отказывалась смягчиться, ее обуревают противоречивые чувства, отражающиеся в великолепных глазах, которые не отрываясь смотрели на него.
Как достучаться до нее? Что сделать, чтобы она поняла его?
Уэс отвел шелковистую прядь со щеки девушки за ухо и погрузил пальцы в ее волосы. С губ его непроизвольно сорвались слова, которые шли из неизведанных глубин души: «Волосы черные, как сердце дьявола, а глаза голубые, как небеса…»
Глаза Онести удивленно расширились, лишь только Уэс произнес эту фразу. Она услышала то, что часто повторял отец. С раннего детства эти слова стали для нее символом любви. Теперь они прозвучали в устах Уэса!
Все вдруг прояснилось. Гнев сменился радостью. Онести увидела любовь и сожаление в напряженных чертах Уэса. Он стал для нее связующим звеном между далеким прошлым и будущим.
Сердце девушки наполнилось необычайной любовью, и она молча протянула Уэсу свои губы.
Топот копыт, дикие крики и улюлюканье наполнили под вечер главную улицу Колдуэлла, и Джереми охватило волнение. Он увидел, как разгулявшиеся ковбои остановили лошадей, заставив зевак и прохожих броситься врассыпную. Спешившись, они с громким смехом нетвердой походкой направились к дверям салуна «Лонгхорн». Им не терпелось оставить там свои деньги у приветливо встречающих их ярко накрашенных девиц.
Джереми молча наблюдал за безрассудным весельем. Сегодня днем Эфрим Паркер пригнал свое стадо к окраине города, а вчера вечером со своим стадом прибыл Тод Батлер. Так что в городе уже находились три стада.
«Очень подходящий момент», — обрадовался парень. Он расправил плечи и коснулся рукой пистолета на бедре. Ему не терпелось проявить себя, но надо было ждать до завтрашнего вечера. Джереми не сомневался, что Биттерс прибудет в город, как они и планировали. И тогда…
— Привет, пропащая душа… — Джереми обернулся на звук знакомого женского голоса. Милли толчком распахнула двери «Лонгхорна» и улыбаясь бросилась в его объятия. — Я знала, что ты обязательно придешь сюда однажды вечером. И вот дождалась.
— Рад видеть тебя, Милли. — Джереми улыбнулся.
Милли теснее прижалась к нему и тихо заговорила. При этом губы ее улыбались, а глаза оставались печальными.
— Я скучала по тебе. Говорят, в последнее время ты стал примерным мальчиком и больше не ходишь по вечерам в салуны.
Джереми тотчас насторожился:
— Где ты это слышала?
— О, ты ведь знаешь этот город. Здесь люди много болтают.
Джереми пристально посмотрел на накрашенное личико Милли:
— Что еще говорят?
— Что ты резко изменился и теперь ведешь размеренный образ жизни. — Милли усмехнулась. — Но я надеюсь, это неправда. Ты мне нравился таким, каким был раньше… а теперь, наверное, не станешь любить меня.
Джереми заметил в глазах девушки печаль, которую невозможно было скрыть. Он хорошо понимал то чувство, которое сейчас испытывала Милли. Внутри у него что-то оттаяло, и парень ласково улыбнулся:
— Ты мне тоже нравишься такой, какая ты есть, Милли.
Она засияла:
— Может быть, поднимешься ко мне ненадолго? Тебе не обязательно пить или заниматься со мной любовью, если сам того не захочешь. Хозяин не будет возражать. Я договорюсь с ним.
Джереми покачал головой:
— Нет, не стоит, Милли.
Глаза ее погасли. В них отразилась безотчетная тревога, когда она сжала его руку и тихо сказала:
— Теперь у нее другой, Джереми. Я видела их вместе сегодня днем. Этот Хауэлл никому не отдаст Онести, судя по тому, как он смотрел на нее. Ты только понапрасну терзаешь себя ожиданием.
Джереми покраснел:
— Это мое дело!
— Не злись на меня! — Милли улыбнулась с молчаливой мольбой. — Я только стараюсь помочь тебе.
Джереми кивнул. Он знал, что Милли не хотела задеть его. Она просто не представляла, что значила для него Онести. Если бы он поверил, что Хауэлл действительно увел ее, у него ничего больше не осталось бы в жизни.
— Я должен идти.
— Ты не злишься на меня?
Ну разве он мог?
— Нет, конечно.
— Может, как-нибудь зайдешь повидать меня?
— Не знаю, Милли. Я… — Он заколебался, решив проявить осторожность. — У меня скоро будут дела, которые займут все время.
Милли опустила руку и сделала шаг назад.
— Хорошо. Просто я подумала…
Она уже почти повернулась, чтобы уйти, когда Джереми задержал ее, взяв за тонкую руку. Он тут же пожалел об этом, увидев промелькнувшую в ее глазах надежду.
— Извини, Милли, — прошептал он. — Я хотел бы, чтобы все было по-другому.
Милли мягко высвободила руку и с робкой улыбкой откинула с лица прядь светлых волос.
— Я тоже.
Несколько секунд спустя Милли скрылась в салуне «Лонгхорн», а Джереми продолжил свой путь в «Техасский бриллиант».
