Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Похоже, я вообще уже ни в чём здесь не ориентировался.
Хорошо, что я не забыл язык. Сейчас в Москве плохо относились к иностранцам. Может, не ко всем, но ко мне раза три приматывались какие-то истеричные патриоты. Я их посылал трёхэтажным матом, я ещё в Израиле научился ругаться, не стесняясь. От мата патриоты успокаивались. Они приматывались главным образом к тем, кто не умел ругаться. Кричали: «Россия для русских!» На сотню русских патриотов не набралось бы и десятка русских рож. Нет, мне не нравилась Москва.
Мама радовалась, что я приехал, но не чрезмерно. У мамы была уже совсем другая жизнь, новые подруги, какие-то партийные задания, которые они все вместе вдохновенно выполняли. Я спросил: какие партийные задания? Ведь партии уже нет! Мама сказала: что ты, партий очень много. Мне это было совершенно непонятно. Мама видела, что мне здесь трудно и неинтересно. Мама предложила позвать гостей, устроить праздничный ужин в честь моего приезда. Я тогда подумал: а кого я позову? У меня и раньше не было близких друзей, а теперь и знакомых не осталось. Мы с мамой решили позвать Марка с его женой и дочкой. У меня были деньги, так что можно было достать кое-какие продукты, чтобы приготовить приличный ужин. Но Марк меня опередил, пригласив к себе. Мама сказала, что это даже лучше, не надо сильно тратиться на ужин. Но надо взять с собой гостинцы, лучше — что-нибудь из еды. Я взял привезённые с собой консервированные ананасы, копчёную колбасу, бутылку виски, блок «Мальборо» и коробку апельсиновой жвачки — и пошёл.
Оказывается, Марк пригласил не только меня, там были ещё Володя, Георгий, какая-то девушка, которую я не помнил, и… Катерина Петровна! Вот Катерины Петровны я не ожидал. И почему-то обрадовался ей гораздо больше, чем остальным. Мне показалось, что и она была рада меня видеть. Катерина Петровна была совсем другая, не та, которую я помнил по работе. Я помнил, что она была как памятник, её боялись все, даже Главный. А здесь Катерина Петровна была как родная бабушка всем присутствовавшим. Главное — никто не удивлялся. Многое изменилось.
Стол был бедным, мои гостинцы пришлись очень кстати, особенно все обрадовались колбасе и сигаретам. А я обрадовался разварной картошке, солёным огурцам и пирожкам с капустой. Всё это принесла Катерина Петровна. Как я понял, все гости принесли с собой еду, кто что. Марк не стеснялся, что ужин — не за его счёт, а вскладчину. Да все принимали это, как должное. Я от такого давно уже отвык.
И от людей отвык, с которыми когда-то так долго проработал. Они тоже казались мне совсем другими. Я так понял, что все они довольны тем, как устроены: Георгий работал в рекламной фирме, девушка, которую я не помнил, — в пресс-службе какой-то районной администрации, Марк преподавал английский в частной школе, Катерина Петровна была корректором в каком-то новом издательстве, а Володя вообще организовал свой журнал, собственный, и сам там был главным редактором. Но все считали, что лучше остальных устроилась жена Марка: она работала в буфете гостиницы для иностранцев, так что семья не голодала даже в самые тяжёлые времена. Я не понял, шутят они или всерьёз так думают. Но спрашивать подробности не стал. Похоже, никому не было интересно говорить о настоящем, все вспоминали прошлое. Те годы, когда и я работал с ними. Те годы я помнил и сам, те годы мне не надо было напоминать. Я не люблю впадать в ностальгию, это не мой стиль. Но ради вежливости я всё-таки поддерживал беседу, спрашивал о тех, кого помнил, просил передавать привет знакомым, выражал сожаление, что не смог повидать того-то и того-то.
Потом Георгий взял гитару, стал играть и петь что-то из тех времён, я эти песни уже совсем не помнил. Потом он запел ту песню, которую пела она тогда, во время ужина-маскарада на моей даче, чтобы показать нелюдимому поэту, что его все знают и любят. Георгий пел ту песню, все молчали, слушали, и я слушал, и у меня болело сердце. Песня кончилась, Марк сказал:
— Так жалко, что она пропала.
Я испугался и спросил:
— Как пропала? Что случилось?
Марк сказал:
— Да нет, насколько я знаю, ничего страшного. Я говорю: жаль, что время такое получилось. Не подходящее для неё. Она и к нам тогда не пошла, и свою газету бросила, и писать больше не захотела. Потом на телевидении работала, потом рекламу делала, потом переводила всякий мусор для новых издательств. Я так думаю, всё это для заработка. А ведь какие возможности у человека. Жаль, что пропали.
Я спросил:
— А где она сейчас?
Марк сказал:
— Я точно не знаю. Последний год мы и не виделись, и не переписывались. И дозвониться я не мог. Может, телефон у неё поменялся. Да, и у меня ведь тоже домашний поменялся! Ну вот, теперь попробуй, найди кого-нибудь.
Я заметил, что Володя слушает очень внимательно, а смотрит так, будто что-то знает. Марк это тоже заметил, спросил:
— Володя, ты ведь знаешь, где она?
Володя сделал вид, что у него внезапный приступ кашля, откашлялся, потом сказал:
— Точно не знаю. Кажется, должна была ехать во Францию. Там что-то издают… нет, точно я не знаю.
Потом, через несколько лет, я узнал, что Володя соврал. Он точно знал, где она, чем занимается, как живёт. Он всё знал, потому что все эти годы не выпускал её из виду, надеялся, что она пойдёт работать в его журнал. Это он потом так говорил. Ерунда, конечно. Володя надеялся совсем на другое.
Я ушёл от Марка в поганом настроении. На улице было темно, грязно и сыро. Горели редкие рекламы кока-колы, а фонари горели один из четырёх. Шёл мелкий нудный дождь, я в своей дублёнке чувствовал себя последним идиотом. Я жалел, что приехал на родину. Родина меня не ждала. И даже мама не очень-то ждала.
На следующий день по телевизору сказали, что во Франции аномальная погода: ударил вдруг мороз, выпал снег, дороги не успевают расчищать, а виноградники вот-вот погибнут. Я сказал маме, что мне срочно нужно во Францию, там у меня дело, застопорились съемки совместного фильма, требуется присутствие сценариста. Мама погоревала, что так редко видимся, но всё же убежала на очередное партсобранье. Я был даже рад этому. Мне бы не хотелось огорчать маму чрезмерно. Но чрезмерно она не огорчалась, и я был этому рад.
Через два дня я был в Париже.
Никакого снега, никакого мороза. Телевизионщики опять соврали. Говорят, пару дней назад было небольшое похолодание, и даже лёгкий снег пошёл, но шёл пару минут и таял, не долетая до земли. До этих виноградников. Мне было совершенно незачем прилетать в сырой и пасмурный Париж.
Из Парижа я позвонил знакомому режиссёру. Просто так, просто потому, что в Париже сотовая связь уже работала, а я за время пребывания в Москве чувствовал себя очень не удобно без постоянной телефонной связи. Барбаре звонить мне не хотелось, вот я и позвонил знакомому режиссёру. Просто так, но оказалось, что очень кстати. Знакомый режиссёр сказал, что искал меня, что есть идея, нужен хороший сценарий, быстро, чем быстрее — тем больше гонорар. Он сказал, что надо встретиться немедленно. Режиссёр был в Чикаго, но готов был лететь ко мне в Калифорнию. Я сказал, что я в Париже, и спросил, какая погода в Чикаго. Режиссёр сказал, что дьявольский холод, никто уже давно не помнил таких морозов. Я сказал, что послезавтра прилечу. Всё время, которое оставалось до самолёта, я потратил на обнюхивание флаконов во всех парфюмерных магазинах Парижа, которые смог найти. Там не было ничего похожего на дивный аромат картофельных цветов и синей куртки на белом меху с отвёрнутыми рукавами — так, что получились белые манжеты.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
