Она держала вешалку, на которой колыхалось что-то сказочное, сшитое как бы из абрикосовых лепестков.
– Заметаем следы преступления! – распорядилась Настя. И, когда они, положив на место ключ, довольные вбежали в комнату Олега, попросила:
– Отвернись, пожалуйста, на минуту. Я скажу, когда будет можно.
Он послушно уставился в стену, воображая перед собою книжные ярусы.
– Вот и отлично! – сказала Настя, когда минута, кажется, ещё не прошла. Олег не реагировал секунду или две, словно просыпаясь, а затем обернулся. Настя, только снявшая футболку, стояла перед ним в одних коротких синих трусах. Мгновение неподвижности – и с её губ слетел испуганный возглас, тёмные глаза округлились, руки метнулись вверх и прижали футболку к груди.
Олег уже вновь рассматривал стену. Будь здесь настоящие книги – пожалуй, вспыхнули бы от соседства с его лицом. Не четыреста пятьдесят один по Фаренгейту, все девятьсот.
– Извини… – выдавил он пересохшим горлом.
– Что извини? Я разве сказала?
– Насть, я думал…
– Думал! – передразнила она, – индюк тоже думал, пока в суп не попал!.. – и, глубоко вздохнув, продолжала спокойнее: – Вот уже матушкины поговорки лезут… Ладно, это я виновата, глупая привычка рассуждать вслух.
И ещё немного погодя добавила:
– Я прямо так и скажу: «можно смотреть».
Впоследствии у Олега случались такие дни, когда одна неприятность тянула за собой другую, другая – третью, будто целый мир восставал на него, и он шёл навстречу новым бедам с каким-то отчаянным, почти весёлым любопытством: а что ещё может произойти?.. Возможно, задаток этих дней, их первый аванс жизнь подкидывала сегодня. Он вновь обернулся, а Настя лишь готовилась надеть абрикосовое платье. Теперь она не закрылась, а бросила его.
– Блин! – воскликнула она и уткнулась в противоположную стену. – Я не сказала, что можно! – голос её прерывался, будто от сдерживаемых слёз. – Я сказала, как скажу, когда будет можно!.. – и по-настоящему всхлипнула. Вздрогнула загорелая спина с хрупкими бусинами позвонков.
Олег, пережив секунды одеревенения мыслей и тела, поднял платье, по опасному, стеклянному полу подошёл к Насте и, стараясь не коснуться её, накрыл прохладной тканью острое плечо. И вышел в прихожую, мысленно телеграфируя, что даже выстрел, даже взрыв теперь не заставят…
Вскоре дверь комнаты приоткрылась, и Настя, выглянув, произнесла каким-то новым, сложным тоном:
– Можно смотреть.
Как будто она притворялась насмешливой и нарочно усиливала, делала заметным притворство. С таким же выражением лица она покружилась, встав на пальцы.
– Нравится? – спросила всё с той же интонацией.
– Очень.
– Спасибо, рыцарь. – Приподняв подол, она сделала книксен на одну и другую ногу. – Мне пора.
– Я ещё, это… Можно будет тебя позвать?
– Разве кто-то запрещал?
Никто, конечно. Тот самый мистер Никто в чёрном пальто, который не запрещал ему позвать ни Сабрину Салерно, ни Полярную звезду.
15 «Надо показать», – настраивался я, провожая Таню после репетиции. Что бояться, вряд ли я пишу мрачный бред, читая который она пожмёт плечами, какую-нибудь «Страдалицу Андалузию». А посоветовать что-то дельное или найти ошибки, ускользнувшие от моего внимания, Таня сумеет. Авторский глаз замыливается, вдруг я пропустил косяк наподобие «он видел из окна прекрасные морские виды»?..
По пути мы разговаривали о том, что всё-таки маловато у нашей группы хороших оригинальных песен. Я поделился сном, который впервые посетил меня перед началом виноградных работ, а последнее время являлся нередко и в разных вариациях. То я оказывался в римском Колизее, знакомом по открыткам и картинкам из учебника, вдруг одним прыжком взлетал на верхний ярус и думал: «Ого! вот это я дал!» Тут же, глядя на меня, взмывали на самый верх, плавно спускались по воздуху и вновь поднимались друзья, а я больше не мог оторваться от поверхности, но делал вид, что могу, тоже могу, просто вот хочу постоять на месте… Или это было другое умение – например, дышать под водой. Суть не менялась: я внезапно делал что-то такое, чего не умел никто, за мной повторяли многие – а я после единственного раза терял способность безвозвратно. И ближе к пробуждению обычно понимал, что это сон, сейчас открою глаза в своей комнате; но разочарование было самым настоящим, даже когда я видел привычную стену, подсвеченную лучами парковых фонарей, тень от люстры на потолке, угол книжной полки…
– И я, значит, летаю? – сказала Таня с улыбкой. – Не бери в голову, проще относись. Мне иногда снится, что я не человек, а, скажем, Бородинское сражение, так что ж теперь?
– Хорошо хоть не Куликовская битва, – ответил я. Сомнительная шуточка, и наш смех улетел было путешествовать над Землёй, но, отразившись от стены трансформаторной будки, вернулся.
– Всегда уверены в себе дураки и бездари, – продолжала Таня. – Мне Василий говорил, что временами хочет завязать с музыкой, историей и уйти в дворники. До сих пор, представляешь!
– Что это он с тобой разоткровенничался?
– Не знаю… Наверное, у меня лицо хорошего человека.
Я остановился, увидел её лицо совсем рядом, и настало время практики, так мы теперь это называли. «Практика – только с тобой…» Увлёкшись, я обнял Таню под курткой и не сразу понял, откуда взялись эта внезапная темнота и оглушительный порыв горячего ветра. Когда он немного затих, до меня наконец дошло, что никакой брони вроде чашек на ней сегодня нет и нежное следствие этого лежит точно в моей руке. Сквозь рубашку, но тем не менее…
Таня открыла глаза.
– Вот и всё моё имущество. Негусто, правда?
– Не с чем сравнить, но мне очень нравится. И я слышал, что имущество должно умещаться в ладони, остальное лишнее.
– Ну, если это твоя ладонь… – прошептала Таня, вновь зажмуриваясь. Расстегнуть её рубашку я не рискнул, но почувствовал, что кое-что сегодня всё-таки можно. Другая рука сама легла на её затылок, и пришла вместе с более счастливой в лёгкое согласованное движение, я поцеловал Таню в уголок рта, в подбородок… Она отзывалась прерывистыми вдохами, всё дальше запрокидывая голову, но в какой-то миг словно очнулась и без усилий вывернулась.
– Сашка… Хватит, пожалуйста, больше не надо. Сейчас… постоим минуту и пойдём…
16 Удивительно, – вспоминал Олег, – сколько ни видел её за эти несколько дней – всякий раз она была одета по-другому. Раньше не обращал такого внимания на девчонок, чтобы замечать, как часто они, когда не в школе, меняют наряды. Неужели все так делают, или она особенная?..
Непонятны были её слова о процессе и результате. Для него имела значение только победа – и неважно, в шутку или по-настоящему. Когда они с ребятами во дворе без малейшей вражды устраивали рукопашные сражения, каждый хотел победить даже лучшего друга. Какое удовольствие может быть от процесса, от этой потной возни? И о том, что проиграл, Олег никогда бы не стал рассказывать, да ещё так весело и легко, и уж подавно – если вдруг его побьёт второклассник, хотя бы и подушками…
