Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
Дон Марко надеялся, что никто больше не вспомнит сказку про карлика Яноса, не увидит в ней пророчество. Никому и в голову не придет искать нечто общее между карликом Яносом и лилу. Но лишь потому, что все воспринимали эту сказку на слух, никто не видел, как она написана. Книгу сказок имел право открывать и читать только дон Гильяно. Лилу писали на разных языках, вставляя шумерские, аккадские или тибетские знаки, а то пользовались их латинской транскрипцией. Как правило, это означало, что именно на эти понятия следует обращать пристальное внимание. Дон Гильяно разгладил ладонью страницу, на которой была записана сказка. Листы живые, шершавые – из прочной, «вечной» бумаги, сделанной из коры дерева локта, что растет высоко в Гималаях. Буквы, начертанные сосновой сажей, врезаются и в волокна листа, и в память.
Мальчика называли то Янос, то Jânu – отсутствие бытия, отрицание существования. Слово «карлик» было шумерским lillu, что также обозначало «слабый, хилый от рождения» и «безумный». Иногда в тексте это слово, будто случайно, заменялось на похожее по звучанию lîlû – демон. Выглядело это как ошибка правописания, но дон Гильяно-то знал, что лилу не делают в сказках ошибок.
Сказка явно намекала, что дону Гильяно стоит рассмотреть на роль преемника как калеку или карлика, так и любого безумца и даже демона. Между листами с переписанной сказкой хранился ее оригинал. Клочок бумажки с неумелыми каракулями лилу. Дон Гильяно взял листок двумя пальцами, поднес к глазам. Недовольно отодвинул листок дальше. Проклятые глаза… Нет больше лилу, чтобы уберечь зрение от старческой дальнозоркости. Его предшественник записал сказку верно, вот только в одном моменте дон Марко был с ним не согласен, на полях стояла пометка: Ilu – божество, Всевышний. Она была исключена из общего текста. Дон Асад не нашел ей места в сказке. Это слово не давало дону Гильяно покоя.
На протяжении тысячелетий Дом Гильяно ухитрялся держать демонов в полном повиновении, не выполняя своей части контракта. В тот миг, когда демоны получат то, что они хотят, этому миру будет грозить опасность jânu, его ждет отсутствие бытия, то есть полное уничтожение.
* * *
На Ланке, в волонтерской палатке, Ян видел сон, в котором тот, кто был похож на него, прятал за спину нож после свершившегося убийства. Проснувшись, он понял, что обязан найти этот нож. Им убили Роберта Хински. Им Ян убил своего отца, Ашера Гильяно. Но куда мог деться нож? На суде показывали лишь картинки. Орудие убийства так и не нашли.
«Где ты?» – спросил Ян. И услышал ответ. Перед его внутренним взором развернулась карта, следуя которой, он мог добраться до дома, где хранились ножи, подобные этому. Или даже… Ян прищурился, вглядываясь в пустоту, он перепроверял, верно ли понял сообщение, посланное непонятно кем, но пришедшее к нему из пространства. Он может заложить руку за спину – и достать этот нож.
«Не может быть», – не верил Ян, но рука сама потянулась за спину, слишком велик был соблазн получить из пустоты настоящий предмет. Пальцы нащупали деревянную рукоять. Испугавшись, что у него снова начались галлюцинации, Ян рванул руку из-за спины. В отполированной поверхности, гладкой как зеркало, мелькнуло его искаженное страхом лицо. Он держал искривленный нож с рукояткой из красного дерева, уменьшенную копию жертвенного непальского кхукри.
«Что мне теперь с ним делать?» – беспомощно спросил Ян.
И услышал:
«Принеси нож мне, Отцу бессмертного, которого ты убил».
Он не помнил, как убил Ашера Гильяно. Он пытался вспомнить, терзая себя до кровавого месива в голове, до адской боли, которая разрывала его по ночам и не проходила с рассветом. Он был заключен в тюрьму своего тела, и она была пострашнее любой настоящей. Теперь он знал, что должен обо всем рассказать отцу Ашера, дону Гильяно. Это стало его единственной целью в жизни. Но он не знал, что говорить. И ночами, разметавшись в бреду, он твердил самому себе: «Ты должен вспомнить, это лишь отговорки, что ты не помнишь…»
И однажды он собрался в дорогу. Куда направляться, он знал – карта развернулась перед его внутренним взором. Но Яну не нужна была карта. Он сосредоточился на шуме волн, бьющих о черные скалы. Он увидел Дом, Сад, увидел розарий с засыпающими на закате цветами – и сделал шаг с закрытыми глазами. А когда их открыл, перед ним уже была калитка чугунного литья, оплетенная розами.
Любой смертный, явившийся без приглашения, не смог бы даже прикоснуться к калитке, не то что открыть ее, хотя она стояла незапертая днем и ночью. Но Ян знал, что он может войти, это его право. Калитка скрипнула.
Дом выглядел жилым. На самом верху, в башне, горели окна. Но свет был не электрически ровный, бездушный, а прерывистый, живой – свет свечей. Значит, в доме даже в поздний час кого-то ждали. «Надеюсь, ждут не меня», – подумал Ян. Но он ошибался. Служитель открыл входную дверь еще прежде, чем Ян взялся за кольцо под железной курчавой головой льва. Быть может, его не допустят к дону Гильяно? Но нет, его провели в кабинет, обшитый дубовыми панелями.
Кабинет дона Гильяно походил на каюту капитана корабля. Большие иллюминаторы вместо окон, окованные медью дверь и высокий порог, о который с непривычки спотыкались все приглашенные. Такая отделка была памятью о предках, приплывших с далекого Зеленого острова и обосновавшихся на берегах Неаполитанского залива. Дом – корабль с людьми на борту плыл под началом дона через время, а иногда, когда семье приходилось переезжать, – и через пространство. И здесь, в кабинете, Ян Каминский – никто в этом мире – впервые встретился с одним из самых могущественных людей на свете, доном Марко Гильяно.
Дон Гильяно долго смотрел на него, будто ожидая, что виновный падет на колени, изойдет собственной слюной, умрет от разрыва сердца. Но Ян мало времени прожил среди обычных людей, на него не действовала сила угрозы. Он оглянулся, осматривая кабинет, и сразу заметил на стене у двери картину – мальчик с трубкой в венке из роз. Ян почти ничего не мог сказать о живописи, но картина заинтересовала его. И он подошел ближе, чтобы ее рассмотреть.
Дон Гильяно не огорчился, что его устрашающий взгляд не подействовал на мальчишку, скорее, был даже рад.
– Нравится? – спросил он про картину.
– Не знаю. В ней нет ничего сложного.
– Правда? – искренне удивился дон Гильяно. – Это Пабло Пикассо. «Мальчик с трубкой, в короне из роз». Знаешь ли ты, что некоторые искушенные в искусстве люди утверждают, что для своего времени этот художник сделал столько же, сколько Микеланджело для своего. Как тебе кажется, что ты видишь на ней?
– Я совсем не разбираюсь в искусстве… – осторожно начал Ян. Но картина не отпускала его. И это странным образом волновало его, ведь раньше он был абсолютно равнодушен к искусству. – Но… но… почему-то в этой картине я вижу… – Ян замялся, – только не смейтесь, я вижу себя. Я не могу объяснить логически…
– Логика здесь не поможет, – махнул рукой дон Гильяно. Казалось, он был удовлетворен ответом. – Тебе может показаться, что миром правят политики или экономисты, военная мощь державы или ее золотой запас, но на самом деле миром правит искусство. А все потому, что человеческим мозгом управляет искусство образов. Но еще сильнее искусство действует на душу человека. Ведь сама душа и есть образ, отпечаток. Знаешь, это как линии судьбы у нас на ладонях – в них зашифрована вся человеческая жизнь. Удачи, поражения, обходные пути, кружные маневры… Это карта наших поступков. Душа – карта нашего сознания и чувств. Она слепок с нашего прошлого и одновременно проекция будущего. Все, что мы ощущаем, все, что видим, с чем соприкасаемся, оставляет след в нашей душе, углубляет предначертанное или прокладывает новые связи.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
