Как только мы оказались у ворот, самый длинный страж, видимо, сержант, поднял алебарду на плечо и шагнул к нам.
— Доброе утро вам, милорд и миледи, — сказал он. — Раненько вы поднялись, однако.
— Рано-то рано, да все равно опаздываем, — бросил я в ответ на самом лучшем своем французском, надменно глядя на сержанта. «Нет, мне его не провести», — подумал я с отчаянием. И в самом деле, сержант явно навострил уши и взгляд его стал острым.
Но в тот момент, когда мне показалось, что его пальцы плотнее сомкнулись на древке алебарды, Анна откинула с головы капюшон, предъявив миру свои волосы, забранные золотой сеткой. В свете зари кожа ее выглядела очень белой.
— Они что, вознамерились препираться с вами, милорд? — спросила она меня, намеренно игнорируя стражей.
— Похоже на то, — ответил я.
Анна буравила меня взглядом, и я понял, что нужно делать.
— У нас нет времени препираться со всякими идиотами! — рявкнул я. — Кланяйтесь принцессе из императорского рода Дуков Комниных и опустите глаза долу, как вам и полагается, пока мы не пройдем!
Сержант, раскрыв рот, уставился на Анну. Она и глазом не моргнула, лишь медленно опустила правую руку, скользнув ладонью по плащу. Я с ужасом решил, что она хочет вытащить меч. Но вместо этого она вытянула руку в сторону сержанта. На среднем ее пальце сверкал перстень, огромный и тяжелый, — я никогда его прежде не видел. Сержант уставился, выпучив глаза, потом упал на колени, звякнув кольчугой. Остальные, видя это, последовали его примеру.
— Прошу простить, ваше высочество, — забормотал он. — Мои ребята хорошие солдаты, а это всего лишь ворота Сент-Элуа, у нас тут никогда… — Бедняга чуть не ломал руки. — Простите нас…
Вот так мы и прошли сквозь ворота — убийцы, осквернители церквей, развратники и преступники, а вооруженная стража пресмыкалась перед нами, ползая в пыли. Я чувствовал их взгляды на спине, но мы шли вперед, а потом свернули вправо, к более мощным башням у ворот де Кайо. Перед нами было открытое пространство, где виднелось всего несколько фигур. Чуть дальше впереди были разбиты палатки, вокруг них толпились люди, разводя костры и шумно прокашливаясь. А за ними начинались причалы. Я едва сдерживался, чтобы идти ровным шагом, и мы продвигались вперед по вытоптанной траве, вдыхая свежий солоноватый воздух Жиронды. Мне показалось, прошла тысяча лет, пока мы достигли этих палаток и миновали их. Билл тут же оказался рядом со мной.
— Отлично проделано, мой мальчик! — сказал он. Я заметил, что лицо у него бело как мел, но он улыбался. — Забавно было смотреть, как эти ублюдки рухнули в дерьмо.
— Мы еще не выбрались, — напомнил я.
— Но уже в безопасности. Они никому не обмолвятся ни единым словом. Это же горожане. Если в городе узнают, что они оскорбили знатную даму и ее свиту, их сразу выпорют. Нет, они будут молчать.
— Тоже мне свита, — усмехнулся я. — Они, вероятно, заподозрили что-то, видя, что мы идем пешком. Анна должна была следовать на белоснежном иноходце по крайней мере.
— А я, надо полагать, на муле, — засмеялся Билл. — Да нет, мы всех провели. Кстати, я забыл вам сказать про арбалетчиков. Их было по крайней мере двое, на башне над воротами. Ставлю что угодно, они целились прямо в нас.
— Арбалетчики? — в один голос переспросили мы с Анной.
— Просто вылетело из головы! — развеселился Билл. Но тут же стал серьезным. — Ваше высочество, вы действительно… принцесса?
Она вперила в Билла самый надменный взгляд, на какой была способна, — точно такой ввергал Павлоса в слезы. Потом улыбнулась:
— Действительно. А ты, если я правильно догадалась, из Нортумбрии? Из Эника?
— Из… Морпета, — запинаясь, ответил Билл. — Да откуда вам?..
— Я же принцесса! — Она явно была страшно довольна.
Билл все никак не мог вернуть нижнюю челюсть на место, и я взял его под руку, как делал бессчетное число раз в той, прошлой жизни.
— Она действительно принцесса, — подтвердил я. — Но у нее была английская стража — как вы их там называли, Анна? Валерианцы?
— Варяги, идиот! — засмеялась она.
— Как бы то ни было, по-английски она говорит лучше, чем ты, овечий пастух!
— Иисусе Христе! — пробормотал пораженный Билл. Никогда в жизни я не видел его в таком состоянии и, чувствуя в груди огромную радость, подхватил другой рукой Анну, и мы пошли по росистой траве, словно молочники, торопящиеся на рынок.
Когда палатки остались позади и дышать стало немного легче, Анна подобрала свой волочащийся по земле подол, а я откинул капюшон. День уже почти наступил, солнце поднималось позади нас, заливая воду золотистым светом. Мы подошли к той части причалов, которую я мог узнать. Перед нами открылись спускающиеся к морю ступени, где вчера нас высадил баркас. На этом самом месте на Анну налетел лучник. Меня вдруг затошнило, и я положил руку ей на плечо. Помимо тошноты, я почувствовал еще приступ горькой вины, смешанной с ужасом. Глянув на реку, я заметил «Кормаран», весь сверкающий в свете нового дня. На ступенях сидели Павлос и Илия, а ниже болтался на волнах баркас.
Павлос заметил нас первым. Вскочил на ноги, чуть не потеряв равновесие на скользких водорослях, и взлетел на причал. Лицо его страшно осунулось и походило на голый череп, такие темные круги залегли вокруг глаз, — следствие целой ночи беспокойства и, несомненно, действия опия. Не сводя глаз с Анны, он бросился к нам и упал на землю у ее ног. Кажется, он намеревался целовать ее туфли. Анна отпрянула.
— Vassileia! Во имя всего святого, простите своего слугу Павлоса… Я покинул вас, предал, как Иуда… Не слуга, а сущий предатель! Матерь Божья и все святые, поверьте мне…
— Перестань, Павлос, — сказала Анна таким тоном, к которому я уже начинал привыкать — тоном настоящей Vassileia, королевским и немного раздраженным. — Выкинь все это из головы. Ты, должно быть, здорово устал, мой милый. Но я попала в хорошие руки и пребывала в полной безопасности. Я прощаю тебя. Забудем обо всем и не станем больше никогда вспоминать. — И потрепала его по волосам. Он поднял полный обожания взгляд и только сейчас заметил Билла.
Мой друг стоял рядом со мной, беззаботно глядя в море. Видя, что Павлос вскочил на ноги, он повернулся к нему с таким выражением на лице, какого я у него никогда не замечал: вежливо-обходительным, но с явным намеком на полную собранность и готовность ко всему, даже несколько угрожающим.
— Доброе утро, — произнес он и коротко поклонился.
У Павлоса сузились глаза. Их опасный блеск отразился и на его лице.
— А ты кто такой, дружок? — спросил он.
Я торопливо положил руку Биллу на плечо, словно защищая его:
— Павлос, мы пережили ночь ужасов и чудес, но никогда еще не случалось чуда, подобного этому: мой самый дорогой в мире друг, которого убили у меня на глазах, вернулся ко мне живой! Это Уильям из Морпета, бывший школяр и клирик, а теперь… Как ты теперь зовешься, Билл?
