— Это мамина, — сказал он, быстро убирая гребенку в шкафчик.
— Твоей мамы? — переспросила я.
— Разумеется. — Он все еще прятал глаза. — Ты только не подумай, что я… ну как бы это сказать… Просто у нас очень дружная семья. Мы все друг друга очень любим. И мне хочется, чтобы какая-нибудь мамина вещь была у меня, понимаешь?
Я не знала, чему удивляться больше: тому, что гребень был точно такой же, как у Светланы, или тому, что он сейчас говорит.
— Я еще в детстве стягивал у нее потихоньку какую-нибудь вещь и хранил ее у себя, как талисман, что ли. Она, помнится, бранилась иногда по этому поводу. Ну не смотри на меня так. Я не фетишист какой-нибудь. Я просто люблю свою маму.
— Точно такая же гребенка была у Светланы.
— О Господи, следопыт ты мой. Такие гребенки продаются на каждом углу.
И он был прав. Действительно, таких гребенок было много.
Значит, я еще не совсем пришла в себя от потрясения. Значит, все, что со мной случилось в последнее время, было для меня потрясением — приходится в этом признаться. Но все эти события сделали меня другим человеком. Я перестала бояться жить. Я теперь смело разговаривала с людьми на улице, и это не казалось мне пыткой, как раньше. Мне было даже интересно, что рассказывают старушки в очередях, о чем спорят мужчины в автобусах. Жизнь словно разрядилась, ушло ненужное напряжение, я почувствовала себя сильной и смелой. Порой я вспоминала, как прижимала детскую гантель к груди и как была готова бороться за свою жизнь до конца. Это кажется мне невероятным. Я восхищаюсь собой снова и снова как сторонний наблюдатель, как зритель, как критик, как почитатель.
Теперь я все чаще без страха вглядываюсь в лица людей. Мне интересно, что там притаилось в глазах — страдание или радость, страх или отчаянная смелость. Глаза так много могут рассказать о человеке.
Последнее время я стала все чаще вспоминать мою непозволительную, как мне раньше казалось, страсть к собачкам и их лечению, и она не казалась мне уже такой нелепой. К тому же я заметила, что работа секретаршей, хоть и дается мне легко, не приносит того удовлетворения, которое я испытывала всякий раз, провожая прихрамывающего четвероногого клиента.
Я рассказала об этом Федору, и он разразился тирадой о призвании, поздравил меня с замечательным открытием, а потом погрустил немного, что останется в ближайшее время без такой чудесной помощницы. Он предложил мне подучиться еще в этой области, чтобы открыть частную практику и не зависеть больше ни от каких «Валентинникитичей». Мысль была интересная, я накупила книг по ветеринарии и дрессировке и ежедневно часа по два внимательно их изучала.
24
За неделю до свадьбы я простудилась. Так, слегка: побаливало горло, температура тридцать семь и пять. Узнав об этом, приехала Ксения Георгиевна, привезла банку малинового варенья, велела ни в коем случае не пить лекарств, только чай с малиной. Пыталась остаться, помочь с обедом, но Федор быстро ее выпроводил, сказав, что она может тоже заразиться и заболеет как раз на нашу свадьбу. Ксения Георгиевна грустно помахала мне с порога и отправилась домой.
— Почему ты не даешь нам поболтать? — удивилась я.
— Неизвестно, что она тебе наболтает, — ворчал Федор. — Вдруг решит рассказать, как в три года я писался в постель или еще что-нибудь из раннего детства. Нет уж, только после свадьбы!
Он ушел на работу, а в обед вернулся.
— У меня для тебе подарок.
Он втащил в комнату что-то большое, распаковал, и передо мной предстал пластмассовый ящичек, в котором помещался целый маленький городок: домик, больше похожий на дворец, бассейн, выложенный разноцветными камушками, замысловатые водоросли и трава. Возле домика, замерев, сидел маленький лягушонок, а на лапках у него красовались два тонких обручальных кольца.
— Вот, — сказал Федор. — Это тебе. Ты ведь уверяла, что тебя спасла лягушка. Вот тебе твое священное животное.
Он снял с лапок лягушонка кольца и протянул одно мне.
— Примерь.
Я надела кольцо, а лягушонок тем временем, оставшись без «наручников», быстренько сиганул в маленький бассейн, растянулся там во всю длину и снова замер.
— Похоже — в самый раз, — сказал Федор, с достоинством принял причитающийся ему поцелуй и, пообещав вернуться пораньше, снова побежал на работу.
Я полюбовалась на маленькое изящное колечко, а потом стала разглядывать розового лягушонка. Даже представить себе не могла, что на свете такие бывают. Прошла минута, вторая, третья, но лягушонок не шевелился и не подавал никаких признаков жизни. Глаза его были широко раскрыты и отрешенно смотрели в пространство. Я решила проверить, не случилось ли с ним чего, осторожно, двумя пальцами вытащила его из воды и перевернула брюшком вверх. Лягушонок ожил, заработал всеми четырьмя лапками, как заводная детская игрушка, и, выскользнув у меня из рук, сиганул на стол Федора и плюхнулся прямо на документы. Под ним тут же расплылось мокрое пятно.
— Эй, что же ты делаешь? — закричала я и стала ловить лягушонка, весело скакавшего по столу.
С третьей попытки мне удалось схватить его поперек туловища и аккуратно опустить в бассейн, где он снова замер. Я кинулась на кухню за тряпкой и осторожно стала стирать мокрые следы с бумаг. Я протерла все верхние бумаги и решила положить их отдельно, чтобы просохли, но задела при этом одну стопку, и листы веером разлетелись по комнате. Пришлось ползать и складывать их в произвольном порядке. Один листочек был самым маленьким, с короткой записью, и я положила его сверху, на собранную стопку. Но он показался мне плотнее других, и я перевернула его.
Передо мной была детская фотография Федора. Он стоял, обнявшись с высоким пареньком, и улыбался во весь рот. Я с умилением вглядывалась в черты его еще детского лица. Сколько ему здесь — пятнадцать? Смешные очки, уши торчат. А сколько же его другу? Я перевела взгляд на юношу, стоящего рядом. Он был в солдатской форме. Он был…
Фотография выпала из моих рук на пол. Через минуту я тяжело опустилась рядом и тогда прочитала надпись на обороте, в которой не было уже нужды. «Брат вернулся из армии», — было выведено там детской рукой. Брат…
В двадцать лет черты его лица уже сформировались и мало изменились с той поры. Я легко узнала Клима, и теперь в моей голове включился маленький компьютер, который подставлял значение неизвестной величины во все неразрешенные уравнения последних дней и выдавал ответы.
В течение получаса я многое поняла. Я поняла, например, почему взгляд мамы Федора производил на меня такое тяжелое впечатление. Старший сын был очень похож на нее. У них были одинаковые карие глаза. «Брат увел у меня девушку…» Тоже понятно, кто она. И еще понятно, что она была уведена не до конца, иначе как бы ее гребенка попала на зеркало в его квартире? Память прокручивала мне все наши поцелуи, все наши разговоры. Но никаких тили-там теперь не было. Все шло под водевильную музыку и напоминало слащавое сюсюканье.
