Помощника Савицкого я заметила возле двенадцатого причала. Он курил и прижимал к уху мобильный. Маломерный катер как раз отдавал швартовые от пристани. Трап уже убрали, а расстояние между бортом суденышка и бетонным парапетом набережной составляло метра два или даже немного больше.
Если бы кто-нибудь когда-нибудь предложил мне совершить двухметровый прыжок, я бы сочла такого доброжелателя сумасшедшим и, несомненно, отправила бы его гулять лесом и полем. Но сейчас выбирать не приходилось. Сильный толчок… и я перелетела на палубу, если вообще корректно называть палубой крохотное пространство в хвостовой части катера. Приземление было не таким удачным, как сам прыжок. Я больно ударилась коленкой о какую-то железяку. Катер стал стремительно удаляться от берега.
Превозмогая боль в ноге, я ринулась на поиски Марины. Дверь на хвосте суденышка оказалась заперта. Пройдя по правому борту, я нашла еще одну и нажала на ручку.
Первое, что открылось моему взору, был Верещагин. Один рывок — и я смертельной хваткой вцепилась в лацканы его пиджака, сотрясая воздух визгом и бранью. Мое вторжение было для депутата полной неожиданностью. Его переклинило, и он даже не пытался оказывать сопротивление. Я же от души разорялась, обещая показать Верещагину и кузькину мать, и вырванные годы, и небо в клеточку, и штаны в полосочку.
Марине пришлось изрядно потрудиться, чтобы оторвать меня от замершего столбом депутата. Отпустив, наконец, лацканы его пиджака, я перевела дыхание и огляделась. А поглядеть мне было на что… В центре довольно просторной каюты, напоминавшей по количеству цветов оранжерею, находился изящно сервированный стол с уже зажженными свечами. Вокруг него столпились люди с удивленными лицами. Кроме Марины и самого Верещагина, тут имелись: пожилой усатый мужчина в морской форме — не иначе капитан катера, — «пингвин» во фраке — скорее всего, официант, дедушка со скрипкой и дядька в поварском колпаке. Видно, на учиненный мною шум сбежался весь экипаж этой посудины. Последним ворвался в каюту мальчуган лет двенадцати. На его сползавшей на нос фуражке золотистыми буквами значилось слово «юнга».
Все смотрели на меня с такими физиономиями, как будто увидели живое привидение с мотором. Но вот мотора-то у меня, господа, как раз и в помине не было. Иначе я бы с удовольствием упорхнула, избежав тем самым неприятных разбирательств. А так объясняться, боюсь, придется. Операцию захвата я провалила окончательно и бесповоротно. Одно радует: при таком скоплении людей на катере Верещагин вряд ли рискнет применять силу. На этой моей умной мысли к депутату вернулась способность разговаривать. Правда, изъясняться он мог пока еще не очень членораздельно:
— В-в-ы-ы… ч-ч-е-е-г-о-о?.. С-с-естры? — Его взгляд растерянно блуждал между мною и Мариной. — П-п-о-хожи, к-к-а-же-ется…
В этот момент у Марины зазвонил мобильный.
— Нет-нет, все в порядке, — проговорила она в трубку. — Да, Анна здесь… Мы вернемся к причалу через несколько минут… Подождите нас…
Даже не буду рассказывать, как спустя полчаса заходился хохотом Верещагин. Разборка с ним состоялась прямо на пристани, причем в окружении колоритных мальчиков из нашего джипа. Депутат долго не мог врубиться, в чем его пытаются обвинить, а когда до него наконец дошло, то заржал погромче пресловутого сивого мерина.
Вдоволь насмеявшись, Верещагин начал прилюдно каяться. Действительно, в сегодняшней нашей встрече не было никакой деловой необходимости. Ситуация с мостом утряслась сама собой. Иевлева удалось приструнить, и какой-либо угрозы с его стороны ожидать больше не приходится. Но депутат решил воспользоваться обстоятельствами в свою пользу, просто потому, что ему порядком опостылел холостяцкий быт. За своей политической занятостью он как-то упустил из виду тот жизненный этап, когда взрослые люди активно обрастают бывшими женами и алиментами. А теперь выбор вокруг него в общем-то невелик: безмозглые юные секретарши, мужеподобные соратницы по политической борьбе… Ну, не в ресторан же серьезному человеку идти знакомиться! А тут такой замечательный вариант подвернулся. Вице-президент инвестиционной компании, молода, умна, чрезвычайно привлекательна и, самое главное, свободна. Конечно, следовало бы развить активность в этом направлении после выборов, чтобы, упаси господи, не привлечь внимание политических оппонентов к своему роману. Но Верещагин побоялся, что красавица Анна Сереброва будет недолго убиваться по безвременно почившей семейной жизни и очень быстро заведет себе достойного воздыхателя. А безумная занятость народного избранника — плохой помощник в обустройстве личной жизни, где уж тут тягаться с другими претендентами на руку и сердце. Поэтому депутат не стал дожидаться выборов и поторопился назначить сегодняшнее свидание. В последний момент он переиграл банальные посиделки в приличном ресторане на романтический ужин при свечах на катере. Каюта, заполненная цветами, изысканная итальянская кухня, «живая» скрипка — какое женское сердце способно устоять перед таким сокрушительным напором романтики?
Естественно, свою причастность к гибели Киселевой, равно как и к покушению на меня, Верещагин полностью отрицал, утверждая, что никого мотива у него не было. Информацию о подмене младенцев в роддоме он воспринял с изрядной долей скептицизма и потребовал представить хоть какие-то доказательства сего факта. Но в любом случае Верещагин ничего не знал о подкидышах Киселевой, поэтому измышления металлургического магната Караюшкуса совершенно безосновательны.
— А здорово вы провели меня с этой подменой. — Депутат продолжал веселиться, без смущения сравнивая нас с Мариной. — Я даже подумал, что вы сестры. А теперь Анна утверждает, что я ее родной брат. Все это бред какой-то.
— Может быть, и бред, — обиделась я, — только зачем тогда Киселева присылала вам детские фотографии? Зачем хотела с вами встретиться?
— Понятия не имею…
— То-то и оно, что не знаете и знать не хотите. А ведь все настолько очевидно! В каком роддоме вы родились?
— Не знаю.
— Но это было в нашем городе?
— Однозначно.
— Завтра поедем вместе в архив родильного дома, где работала Киселева. Посмотрим архивные записи вместе. Уверена, там найдется что-то, что развеет ваши сомнения.
— Как хотите. Только все равно это чушь собачья. — Верещагин начал раздражаться.
— Я тоже думала, что чушь, пока собственными глазами не увидела Ани Караюшкус.
Нехотя народный депутат согласился обследовать вместе со мной архив. Мы договорились пересечься завтра в одиннадцать утра, и все разъехались.
Олег Юрьевич и Валерий Григорьевич отвезли меня в коттедж и предложили оставить охрану на ночь. Но я решительно взбунтовалась. Это все уже начинает напоминать коллективную паранойю. Не могу же я жить теперь под круглосуточной охраной? Напоследок гости пожурили меня за легкомыслие, но все же уехали, оставив меня, наконец, в гордом одиночестве.
Пора закругляться с этим расследованием! Все и так ясно, как божий день. Проект моста — случайность и никакого отношения ни ко мне, ни к убийству медсестры не имеет. Оксана Киселева действительно подменила младенцев — меня и Верещагина, — желая для своих малышей сытой и счастливой жизни. Мой папа и Караюшкус в свое время раскрыли обман и вывели аферистку на чистую воду. Та пообещала хранить тайну, но, находясь при смерти, решилась нарушить слово. Поэтому прислала фотографии и назначила встречу у себя в квартире. Серебров-старший, увидев снимки, сразу смекнул, в чем дело. Он приехал к Киселевой раньше меня и попытался убедить ее молчать. Но разговор не задался, папа обезумел и затянул какой-то шнурок на горле женщины. Вот она — голая правда жизни. И хватит себя обманывать! Хватит искать других виноватых! Ни у кого, кроме Сереброва, не было ни реальных шансов, ни мотивов для убийства. Так выразилась его безграничная, всепоглощающая любовь ко мне. Во что бы то ни стало он хотел уберечь меня от стресса. Даже несмотря на то, что я уже взрослая девочка и вполне в состоянии пережить сей прискорбный факт. Родительская любовь часто нелогична… Ну, ничего, папуля, я любой ценой уберегу тебя от тюрьмы! Если понадобится, попрошу помощи у Караюшкуса или даже у Верещагина. У них связей и возможностей побольше нашего.
