Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
Ирония молитвы, обращенной к отвергнутой ими Богине на руинах ее храма, почти заставила Петриса улыбнуться. Но это были похороны, а она была единственной Богиней, которую они имели. Кому еще молиться? Как однажды прошепелявил в своей дурацкой манере Джонни Нафта: «Ссвадьбы и похороны засставляют маловеров хотя бы изображать веру».
Песня закончилась, и Петрис завершил церемонию, рассеяв кирпичную пыль у ног погибших. Солдаты унесли свои шрамы обратно в ночь. Иезекииль из последних сил устремился на север. У них были раненые, о которых нужно было заботиться, и война с Высью, которую нужно было красиво проиграть.
Но большинство осталось. Они, как Петрис, повернулись спиной к Богине, поработившей их. Когда они отвернулись и пошли прочь от могил, Петрис надеялся, что никто из них не чувствовал себя таким же трусом, как он. Большинство из них успели сделать всего несколько шагов, прежде чем провалились в изнеможенную дремоту внутри своей брони, но Петрис не мог заснуть – не давала боль в груди, остро хотелось быть с армией, сражаться, чувствовать, как каменные поры впитывают кровь. Вот для чего он переродился — быть солдатом. А войны уже так давно не было.
Но сражаться означало сражаться за нее, а мужчины и женщины, с которыми он говорил, были слишком злы, чтобы смириться. Он поскреб пальцами отслаивающийся камень: непреднамеренный бунт.
Высеченные Доктрины учили, что умереть во имя Матери Улиц было не больно: такая смерть погашала долг и покупала освобождение. Петрис убивался не из-за мертвых, а из-за себя, хотя никогда в жизни не признался бы в этом. Гибель паствы только сделала его собственное заключение горше.
Поэтому он сделал то, что делают все религиозные люди, когда им горько. Тихонько, чтобы не потревожить других, начал молиться.
Глава 38
– Я должна вернуться! – вопила Бет, но голуби не обращали на нее внимания. Ветер от взмахов их крыльев ударял девушку по лицу Внизу мелькал Лондон. Она извивалась и брыкалась, но их коготки лишь крепче сжимали ее.
– Я должна вернуться! – нотки безумия в голосе были слышны даже ей самой. Единственная мысль заполнила ее до отказа и подчиняла себе голос. – Там была Кара! Там была Кара! Я должна вернуться!
Пластиковая клоунская маска, свисающая с коготка голубя, повернулась к девушке:
– Заткнись.
– Она – моя подруга.
– Она – носитель.
Черви исказили губы маски в гримасу. Пустые яичные скорлупки, торчащие из прорезей, посмотрели мимо нее на хрупкого, тощего паренька, висящего в сердце голубиной стаи, и на тянущийся по воздуху шлейф из капелек крови.
– Ты действительно думаешь, что к тебе она бы отнеслась иначе, чем к остальным?
Они пролетали мимо штришков черепицы, залитой желтым светом обычных, немых фонарей. На секунду мигнули, а потом пропали окна дома-башни. Они спикировали к свалке: холмам сломанных телевизоров, микроволновок и металлического лома. Скомканный пластик клубился, словно листва. Потоки промышленного растворителя и дождевой воды прорезали пейзаж.
Как только голуби опустили ее, Бет побежала, скользя и спотыкаясь в грязи, к Филу, лежащему на земле, отвернувшись от нее. Проволока содрала с него половину кожи, и кусок ее топорщился, словно гротескный занавес.
Девушка скользнула на колени рядом с ним. Его лицо было вялым – парень лежал без сознания. Бет задышала отрывисто, вспомнив выражение ужаса при мысли, что его предали, отразившееся на лице Фила, прежде чем проволочное существо погрузило его в реку.
«Убей носителя», – кричал он.
Но она не могла. Это была Кара. Она не могла…
Могла ли?
Голуби, скапливались вокруг, колотя Бет крыльями и клювами.
– Глас! – запротестовала она.
– Отошла от него, – девушка не видела лица, но тон был ровным и сердитым. Жуки роились, составляя ноги из валяющегося вокруг мусора.
– Но я должна помочь…
Внезапно через вихрь голубиных крыльев проступила клоунская маска:
– Если будешь путаться у меня под ногами и он умрет, я вырву глаза из твоего черепа. Усекла, малявка? Лучшее, что ты можешь сделать для него, – это убраться. Сейчас же.
Бет застыла. Она уставилась на Гаттергласса, заскрежетав зубами, потом развернулась и заспотыкалась вниз по холму.
Девушка тащилась во тьме через сменяющийся мраком мрак, как ей показалось, целую вечность. «Кара!» Мысль заполнила ее голову, как кричащая сирена. Паника подогрела мышцы, и девушка припустила по склону мусорной дюны к сияющему городу, к Каре, размахивая руками. Все, что она видела, была ее лучшая подруга, связанная и израненная колючей проволокой.
Но потом руки Бет соприкоснулись, и, почувствовав тонкие грубые корки, оставленные колючками, она, споткнувшись, остановилась. У нее был шанс помочь Каре, освободить ее, но она не смогла. Что если она снова не сможет? Что если Кара будет вынуждена бессильно смотреть на все происходящее, пока Проволочная Госпожа ее собственными руками придушит Бет?
В голове всплыл голос Гаттергласса: «Ты действительно думаешь, что она отнеслась бы к тебе иначе?»
Бет оглянулась через свалку, туда, где лежал Фил, истекая кровью, дрожа и едва дыша, среди грязи и хлама. Там, куда она его привела.
«Это твой план? Сбежать?» — теперь насмешка звучала так пусто; ей бы очень хотелось взять свои слова обратно. Ей было жаль, что она не позволила ему спастись.
Она задирала, дразнила и соблазняла его, прямо как Кару, когда оставила ту полную самолюбования загадку про «изломанную гармонию» на кирпичах подле дома подруги.
«Это я, сирена, призывающая к самоуничтожению».
Раскаяние заполнило Бет, словно теплый тягучий бетон, заливающийся в живот и конечности. Девушка рухнула в мусор. Она не могла этого исправить. Разрушила все и не могла исправить. Бет даже не заметила, что по ее щекам побежали слезы.
Все, что она делала, – все, что было в ее власти сделать, – оборачивалось катастрофой.
«Боже, Фил, прошу, не умирай».
Клочочки бумаги, картонки, упаковки из-под яиц и этикетки от пивных бутылок покрывали землю под ней, словно фотографии, старые картинки, которые кто-то потерял.
«Вот, как ты себя чувствовал, папа, – подумала Бет, уставившись на них, – как будто ничего не можешь сделать».
В ней разрасталась беспомощность, горячая, черная и ядовитая, как, должно быть, и в отце. И она когда-то смела ненавидеть его за это!
«Я ничего не могу сделать».
Девушка согнулась и отчаянно зарыдала. Каждая слезинка выходила с болью, словно тянула за собой внутренности.
«Я ничего не могу сделать».
Бет плакала, пока внутри не стало совсем пусто, а потом села. Но образ отца, сидящего на стуле с книгой, застрял в голове, и никак оттуда не вытряхивался. Она не могла свыкнуться с удушающими тисками отчаянья. Не могла просто сидеть, как папа: потому что уже видела, как он это делает.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
