– Я говорил, что это все были пустые разговоры!
– О бог мой! Всегда все так перевирают! – вздохнула чувствительная баронесса. – Кто, собственно, это выдумал?
– Антони фон Болен писала мне сегодня, – сказала одна из хорошеньких графинь Паузевитц, – но просила ничего не рассказывать.
– Ну, так говори теперь! – воскликнула графиня-мать, раздраженная чрезмерной скрытностью дочери.
– Клодина фон Герольд дала вскрыть себе артерию, чтобы отдать свою кровь для спасения герцогини, – сказала молодая графиня. – Антони пишет, что без этого переливания герцогиня умерла бы от сильной потери крови. Ох, ужасно! Я бы никогда не решилась!
– Боже, какой ужас! – воскликнули дамы.
– Безумно отважно! – воскликнул маленький офицер с блестящими глазами.
– Ей-богу, можно влюбиться! – воскликнул генерал и получил за это строгий взгляд своей супруги.
– Она была сейчас удивительно хороша, – меланхолично сказал мрачный атташе. – Черт возьми, почему у меня нет двух имений! Нельзя не позавидовать этому Герольду!
– Да, он подал в отставку, – сказал гусар, – и собирается сам управлять своими имениями.
– Что ты знаешь еще, Лоло? – спросила графиня Паузевитц у дочери.
– О, она получила так много бриллиантов, – поспешно отвечала та, – старая герцогиня ухаживала за нею, как за дочерью, целовала и ласкала ее.
– Ах, прелестно!
– Когда будет свадьба?
– Они, вероятно, проведут зиму в резиденции.
Разговор продолжался в том же духе. В глубине души каждый считал Клодину недостойной такого счастья, но никто не смел отзываться непочтительно о невесте барона Герольда фон Нейгауза. Теперь настроение общества совершенно изменилось, и дамы единодушно постановили послать молодой невесте корзину цветов в знак благодарности за спасение жизни всеми любимой герцогини.
Тем временем нейгаузовский экипаж подъехал к Совиному дому. Сад и дом были залиты мирным вечерним светом. Прекрасное лицо Клодины вдруг выразило болезненный испуг – старая створчатая дверь была украшена гирляндой из листьев и цветов!
– Лотарь, – прошептала она и, выходя, коснулась его руки. – Я прошу, нет, я требую от вас – вернитесь домой с Беатой, я одна подготовлю Иоахима. Я вам сообщу, когда захочу видеть вас. Здесь я не могу разыгрывать спектакля – это выше моих сил.
Он, видимо, боролся с каким-то решением, но вид полных отчаяния голубых глаз заставил его уступить, должно быть, она еще плохо чувствовала себя. Он не возразил ни слова, только обернулся и попросил Беату остаться в экипаже, потом проводил невесту до ворот, где их встретила маленькая Эльза, и против ее воли поцеловал ей руку.
– Когда вы желаете поехать в Альтенштейн? Сегодня вечером позволите мне проводить вас? – спросил Лотарь.
Клодина остановилась в калитке и кивнула на прощания Беате; в своем волнении она чуть не забыла о подруге, но та не заметила этого – она смотрела на окно башни.
– Благодарю вас, Лотарь, – тихо, но решительно сказала Клодина. – Я не вернусь в Альтенштейн, а останусь здесь и отсюда извещу об этом герцогиню. Вы не верите? – продолжала она с усталой улыбкой. – Уверяю вас, у меня действительно нет сил для этой игры. Я пыталась сегодня храбро исполнить свою роль, не правда ли? Пожалейте меня!
Она наклонила голову и вошла в дом. Ее встретила фрейлейн Линденмейер. Старушка чуть не споткнулась о порог в радостной спешке, она была в своем торжественном наряде – чепце с красными лентами, и обняла Клодину.
– Ах, барышня, какое счастье! – воскликнула она, плача от радости. – О, мы знаем уже, знаем! Как вы думаете, от кого? Здесь была внучка старого Гейнемана и рассказала нам все. Но почему жених не с вами?
Клодина должна была принять поцелуй и объятия, рукопожатие Гейнемана, поздравления и пожелания Иды; наконец, совершенно оглушенная, она взошла по лестнице. Иоахим поднял голову от тетради, когда она вошла, – ему потребовалось несколько секунд, чтоб вернуться к действительности. Потом он вскочил, быстро подошел к Клодине.
– Моя маленькая отважная сестра – невеста! Посмотри на меня, дорогая, – попросил он.
Но ресницы ее не поднялись, и из-под них покатились слезы.
– Ах, Иоахим, Иоахим, – тихо произнесла она с рыданием в голосе. Он погладил ее шелковистые волосы.
– Не плачь, – серьезно сказал он, – расскажи лучше, что они сделали там тебе?
И тут без удержу и меры разразилась буря отчаяния. Клодина не щадила себя, она не смягчила, не скрыла ничего из того унижения, которому подвергалась и перед которым гордость ее изнемогала в бессилии.
– И самое ужасное то, Иоахим, – рыдала она, – что я его люблю, люблю так сильно, как только может любить женщина, люблю уже много лет. Когда он венчался с принцессой Екатериной, я думала, что не смогу жить более. А теперь судьба, насмехаясь, бросила мне желанное счастье и говорит: «Бери, но осторожнее! Оно только покрыто позолотой, но неверно! Вот тебе то, о чем ты молила и плакала!» Верь мне, Иоахим, он берет меня, как взял наше серебро на аукционе, за какую бы то ни было цену, потому что готов скорее умереть, чем потерпеть малейшее пятнышко на имени Герольдов; он сделал мне предложение во имя родовой чести, только, только поэтому!
Клодина бессильно умолкла, но горькие и страстные рыдания продолжались еще долго. Иоахим не отвечал, он все еще держал руку на ее светлых волосах и, наконец, мягко сказал:
– А если он все-таки любит тебя?
Клодина встала.
– О боже мой! – И на ее заплаканном лице выразилось нечто вроде жалости к доверчивости брата. – Нет, наивный, добрый человек, он не любит меня!
– А если все-таки? Он не из тех, кто может выказывать притворные чувства! Ты знаешь, что он скорее откусил бы себе язык, чем произнес неправдивое слово. Он всегда был таким, Клодина!
– Слава богу, да! – пламенно сказала она и выпрямилась. – Он и не решился на это! Ты думаешь, Лотарь сделал мне предложение, притворяясь влюбленным? О, нет! Он не лжет. Когда я предложила ему играть комедию, ему не пришло в голову сказать, что он будет огорчен, если мы расстанемся. Нет, он честен, до оскорбительности честен! – Клодина вдруг сдержала себя. – Ах ты бедный, – и голос ее прозвучал особенно мягко. – Я мешаю твоей работе своими дурными известиями и домыслами. Потерпи, Иоахим. Я стану спокойнее и опять буду твоей хозяйкой и подругой. Ах, если бы я никогда не выезжала отсюда! Но постепенно я совладаю со всем, со всем, Иоахим.
Клодина поцеловала брата, пошла в свою комнату и заперла за собой дверь. Спокойствие уютной девичьей комнаты подействовало на ее измученную душу, как свежая, живительная вода на истомленного жаждой путника. Она подходила к каждой вещи, как бы здороваясь с нею, и наконец остановилась перед портретом бабушки.
– Ты была такой умной женщиной, – прошептала она, – и какая у тебя глупая внучка! Она платит за слишком поздно обретенную рассудительность своим счастьем!
