Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
С некоторых пор Вера разделяла чувства поэта. Вернее, со-чувствовала ему. Они стали больше, чем друзьями. И ни один не знал, как это случилось. Князь Петр Андреевич имел привычку писать жене спустя рукава. Он наполнял страницы шуточками, интимными подробностями и даже сальностями, вполне простительными в семейном разговоре. Но вот беда, Пушкин так настойчиво приставал к новой приятельнице с просьбами дать ему почитать эпистолы друга, что Вера не выдержала и вручила поэту ворох циничных откровений.
— Мой супруг почтет меня бесстыдной! — хохотала она. — Но, право же, я не в силах лишить вас такого удовольствия.
Секунду княгиня наблюдала, как Пушкин стремительно пробегает глазами по строчкам, а потом начала смеяться вместе с гостем. Между ними уже существовала полная доверенность, он простодушно рассказывал ей о своих увлечениях.
— Когда мне нравится какая-нибудь женщина, я не могу тотчас расстаться с ней. Мне нужно еще какое-то время удерживать ее возле себя. В своем воображении я накидываю ей на плечи шаль, спускаюсь по ступеням, подсаживаю в карету… Ах, если бы вы только знали, как соблазнительно выглядит дама, садящаяся в экипаж, когда платье плотно обтягивает ее фигуру сзади! Так вот, мы едем, беседуем и не только. Я ловлю в темноте поцелуй, везу ее к себе…
Тут Вера грозила ему пальцем. Пушкин вспыхивал и замыкался. Но не проходило и минуты, как он начинал снова донимать ее откровениями.
— В настоящую минуту я сопутствую всем трем уехавшим скиталицам. Плыву с Амалией через море, вижу Константинополь, прохожу проливы, тешу итальянку стихами на невнятном ей языке… Собаньская увозит меня к де Витту в Вознесенск, ее карета — настоящий вертеп, коляску швыряет на ухабах, и мы часто оказываемся в самых неловких позах… Наконец, я тайно изнываю вблизи графини на горной тропе, прячу страсть от ревнивого мужа, ловлю ее беспокойный взгляд.
— Вы такой выдумщик! — с легкой досадой смеялась Вера. Какой женщине приятно слушать о других? Она и письма-то мужа дала поэту в отместку. Пусть видит, что и о ней могут грезить самым бесстыдным образом.
Ожидала ли княгиня такого эффекта? Пушкин пылко пережил каждую строку. И взглянул на жену друга иными глазами. Она живо ощутила его мгновенный интерес и поддалась без угрызений. Их взаимная симпатия не предполагала ни ревности, ни претензий.
— Неблагоразумно дразнить графа, — старалась урезонить поэта Вяземская. — Муж пишет, что ваше дело приняло в столице дурной оборот. Для чего сочинять эпиграммы? Их донесут наместнику.
Поэт со свистом втягивал воздух.
— Если можно послать рапорт в стихах, то вызов и подавно.
Часов в пять пополудни, когда жара начала стихать, Александр Сергеевич, отмеряя шаг неизменной железной палкой, отправился гулять по бульвару. Справа шумело море, белые известняковые скалы обрывались вниз прямо от мостовой. Слева стеной вставали дома и новые казенные здания. Над лесами стучали мастерки, и воздух окрашивался клубами строительной пыли.
Навстречу поэту шел Казначеев под руку с княжной Волконской, которая кокетливо крутила кисейный зонтик. Саша млел и декламировал предмету страсти наспех заученные стихи Туманского:
Сижу в гареме, мой гарем —
Темница: мрачен, душен, нем!
В устах полковника они звучали комично, но Варвара Дмитриевна крепилась. Как вдруг правитель канцелярии заметил Пушкина. Помрачнел. Попросил спутницу извинить его. И, оставив девушку у деревянных, выкрашенных в синий цвет перил, приблизился к поэту.
— Александр Сергеевич, что я слышу?
Они раскланялись. На лице у Казначеева было написано возмущение.
— Где и когда граф оскорбил вас, чтобы вы позволили себе… Да полно, правда ли это?
Пушкин нахмурился.
— Что именно вы имеете в виду, любезный Александр Иванович?
— Подпись к портрету.
— Ах, это. — Поэт мазнул рукой по воздуху. — Припоминаю, я сказал экспромтом что-то нелестное об его сиятельстве. Я и не думал записывать. А доброжелатели уже разнесли!
— Помилуй бог, — опешил полковник. — Вы полагали, утаить такое?
— Я оскорблен и требую сатисфакции, — сухо возразил Пушкин, поднимая палку и как бы расчищая дорогу перед собой. — Считайте, что я сочинил вызов.
Дача Воронцовых в Гурзуфе.
Лиза так никогда и не узнала, как мужу стало известно об эпиграмме. Ей самой рассказала Ольга, которой проболтался Лев.
Гости вернулись из конного путешествия и отдыхали в имении Воронцовых в Гурзуфе. Когда-то белый дом с колоннадой на фоне Медведь-горы принадлежал Ришелье. Михаил купил его еще в Париже, польстившись на уговоры Дюка. Дача напоминала итальянские виллы Палладио. Ее окружал разросшийся сад с минаретами кипарисов. К морю террасами спускались цветники. Сразу по приезде из Одессы доставили массу документов. Тогда-то, видимо, и нашлись добрые люди… Михаил Семенович помрачнел.
Лиза сразу заметила перемену. Днем, при гостях, супруг был весел и любезен. Но вечером не разговаривал с ней, а ночью ушел в кабинет. Не выдержав, графиня босиком прошлепала за ним.
Две свечки горели на комоде. Михаил склонялся над старой шкатулкой для письменных принадлежностей. Что-то искал на дне. Наконец извлек оттуда некий предмет и долго, внимательно смотрел на него. Это был крупный перстень с плоским рубином. Камень рассекала глубокая царапина, почти трещина.
Услышав шелест шагов, Воронцов обернулся.
— Ступай спать.
Лиза набралась храбрости.
— Я знаю. Давай поговорим.
Его лицо, и без того бледное, приняло мертвенный оттенок, губы задрожали от гнева.
— Что это за перстень? — поспешно спросила женщина, чтобы что-нибудь спросить.
Михаил усилием воли взял себя в руки.
— Не стой босиком на полу.
Графиня повиновалась и устроилась с ногами в громадном, времен регентства, кресле, на подлокотник которого присел муж.
— Помнишь дуэль Орлова с Луниным? Так вот, поверишь ли, до этого Алексей Федорович никогда не стрелялся. — Михаил помедлил, давая удивлению стечь с лица жены, и добавил: — Я тоже.
Лиза вздрогнула и подняла на него блестящие в темноте глаза.
— Тебе это покажется странным, но, провоевав до тридцати с лишним лет, я и повода-то никогда не имел. Теперь вот…
Воронцов замолчал. Лиза взяла его за руку.
— В восемьсот восьмом товарищи почтили меня доверием, сделав чем-то вроде арбитра. Ко мне приходили противники, уже готовые выйти к барьеру. Очень редко не удавалось их примирить. Все-таки я сын дипломата, — он усмехнулся. — Но однажды у нас назревала тройная дуэль. Две пары согласились пожать друг другу руки. А мой друг Арсеньев… Он собирался жениться. Состоялась помолвка. Тут в Петербург приехал богатый поляк граф Хребтович и тоже посватался к девушке. Конечно, мать хотела, чтобы дочь выбрала человека со средствами. Арсеньев был беден. Словом, он вызвал Хребтовича. А мы с Мариным, его старые приятели, согласились быть секундантами.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
