А потом меня осенило, что моя задача наконец выполнена. Не то чтобы я говорила без грамматических ошибок, просто речь для меня теперь была естественным делом. Вместо того чтобы размышлять о грамматических конструкциях, я теперь думала только о том, что я говорю и слышу в ответ.
Цель, ради которой я проводила долгие субботние вечера, выписывая в столбик испанские глаголы, которая едва не превратила меня в ненавидящую всё и всех неврастеничку, выкрикивающую оскорбления в адрес мирных старичков и рыдающую ни с того ни с сего, – эта цель была достигнута.
17
Отъезд
Остается два часа до момента, когда мы должны быть в аэропорту. Пол все еще уставлен коробками и кипами книг и бумаг. Где, черт побери, Рикардо? Он ушел на прием к дантисту в девять утра, а сейчас уже два. Его телефон не отвечает.
Мое раздражение усугубляется легким похмельем. Накануне вечером «Пятая авеню» из Поланко устроила мне отвальную. Пришли почти все, и Чарли, неграмотный, но политически подкованный шофер, принес бутылку необычайно крепкой текилы. Может, именно это обстоятельство сподвигло Эльвиру во время танцев на поистине непристойные телодвижения.
Все члены Утреннего клуба первых жен теперь в разводе, включая и почти семидесятилетнюю Консепсьон, бабушку восьми внуков. Марисоль скоро переезжает в Техас вместе со своим бойфрендом-гринго, который вчера вечером пришел вместе с ней. Они подали документы на визу для состоящих в гражданском браке, поскольку снова выходить замуж Марисоль не собирается. Я знала, что буду скучать по этой компании сильных, энергичных женщин, которые, несмотря на выпавшие на их долю невзгоды, были самыми жизнерадостными людьми, которых я только встречала.
Офелия тоже пришла – теперь она тоже почетный член Клуба.
— Вот что я ему сказала, – небрежно пояснила она, – «Сильвио, это моя жизнь… И если ты не можешь это принять, что ж, ну и не надо. Потому что я хочу развода».
Красоты и обаяния Сильвио оказалось недостаточно, чтобы компенсировать его досадную склонность к маниакальной и беспричинной ревности и тотальному контролю. Офелия приняла предложение о работе в международной юридической фирме, которая предполагает постоянные разъезды по всему миру.
Мы все пообещали не терять связи друг с другом, и я поспешила домой – дальше упаковывать чемоданы.
Теперь я тянусь за кипой бумаг, чтобы их перебрать, но пестрая кошка Черепашка продолжает восседать на ней. Когда я пытаюсь ее согнать, она впивается когтями мне в руку, как будто это птичка. Так она по-своему сопротивляется тому неприятному обстоятельству, что теперь ей придется снова вернуться к Кармен и всем остальным кошкам. Кармен также возьмет к себе нашего пса, Камило, который на самом деле всегда ей и принадлежал, если не считать того факта, что он жил у нас на террасе и выгуливать его должны были мы.
Маленькой белой кошечке, Ньеж[20], не повезло подпасть под опеку Кармен, как другим. Во-первых, потому что одна из кошек постоянно пыталась ее убить, а во-вторых, потому что у нее слишком много проблем со здоровьем. Ветеринар, осмотрев ее, обнаружил, что мочекаменной болезни у нее все-таки нет; он приписал ее постоянное недержание мочи посттравматическому неврозу и выписал дорогущий кошачий валиум. Не слишком обнадеживающий диагноз в тот момент, когда нужно найти для кошки нового хозяина.
Если бы не Баксова приятельница Луна, практикующая восточную медицину рейки в Тепоцтлане, Ньеж отправилась бы обратно на улицу. Мы отвезли ее в новое жилище несколько дней назад.
— Не беспокойтесь, – заверила нас Луна, когда я попыталась вручить ей деньги на кошачье лекарство на два месяца, – это место проникнуто целительной энергией. Ей не понадобятся все эти химикаты.
Ньеж посмотрела на нее с подозрением, но я надеюсь, что Луна не ошиблась. Кошки были мне верными товарищами в последние несколько лет, утешая меня в минуты самого горького отчаяния.
Лекарство все еще лежит у меня в сумочке. Интересно, его действие сильно отличается от валиума для людей? Если Рикардо вскоре не вернется, мне, наверное, придется проверить его эффективность на себе.
«Сосредоточься на бумагах», – настраиваю я себя. Я снимаю Черепашку со стопки тетрадей. Беру сверху одну за другой: много страниц повторяющихся предложений, спряжений глаголов, списков слов и бесконечных грамматических правил. Одна тетрадь полностью посвящена использованию сослагательного наклонения. Что мне со всем этим делать? Больше двух лет я училась говорить по-испански. Кажется ужасным взять и просто все выбросить: сюда вложено столько труда! – но не могу же я тащить это на другой конец земли. Я утешаюсь мыслью о том, что в любом случае все знания остались у меня в голове и именно поэтому я могу скрепя сердце оставить свои записи здесь.
Передняя дверь в домике Кармен открывается, и я бросаюсь задернуть шторы, чтобы она не увидела, какой хаос царит в комнате. Но она просовывает голову сквозь шторы.
— Когда у вас вылет? – спрашивает она.
— Скоро, – отвечаю я. Мне не хочется об этом думать.
— А где Рикардо? – интересуется она.
— Пошел к дантисту.
— Что? Он же пошел туда часов пять назад!
Внезапно ворота отворяются. Вернулся Рикардо. Я открываю рот, чтобы наорать на него за то, что он пришел так поздно, но осекаюсь, когда замечаю его чудовищно опухшее лицо.
— Что за черт! – Мы с Кармен потрясенно смотрим, как он выбирается из машины.
— Э-э-а-а-а-а-а-а-а-а-а-о-о-о-о-о, – мычит он.
Тут становится ясно, что дантисту пришлось поработать над его зубами больше, чем ожидалось.
Мы швыряем в машину все, что не в силах выбросить; куча всего навечно останется в коробке в квартире родственников Рикардо, куда мы заскочим по дороге в аэропорт. Машину Рикардо оставит Анхелю, своему младшему брату.
Я смотрю на часы: мы должны были выехать полчаса назад. Хватаю веник и напоследок истерично подметаю пол. Кармен ждет нас на лестнице. Мы вручаем ей бутылку вина и ключи от дома. Она молчит. Я опасаюсь, что мой последний приступ хозяйственности оказался ни к селу ни к городу. Но когда она поднимает взгляд, в глазах у нее стоят слезы.
Тонио, Тонио Гранде и Жаклин ждут нас снаружи. Мы не говорили им, что уезжаем, но они знают. Почему-то viene‑vienes всегда обо всем в курсе.
— Эй, güera, – спрашивает Жаклин, – вы машину с собой забираете?
— Нет, мы летим самолетом, – говорю я.
— Жалко. У меня есть такие глушители…
Мы прощаемся и благодарим их за все. Они машут нам, и, пока машина отъезжает, я замечаю в зеркале заднего вида золотозубую улыбку Тонио.
Когда самолет взлетает, уже темно.
— Эй, это же Сокало!
Рикардо показывает за окно, на большую черную площадь посреди моря золотых огней. Отсюда я замечаю прямую линию белых огоньков, протянувшуюся по диагонали через весь город. Это Пасео-де-ла-Реформа, дорога, которая после объявления результатов выборов превратилась в огромный лагерь. Она ведет в Поланко, район лощеных fresas, куда я ездила на работу каждое утро. Другая линия белых огней пересекает середину проспекта Реформы. Это Калье-Инсурхентес, соединяющая север города с югом, а Колония-Рома, где я жила вначале, с Гвадалупе-Инн, где я обрела свой первый настоящий дом. Дальше, к югу, белые огоньки ведут к круглому черному пятну – парку, окружающему Национальный университет.
