— Это верно.
— Я знаю, и я знаю как, и ты знаешь, что я знаю как.
— Да.
Действительно, так оно и было.
Видимо, мы были всерьез отравлены метаном, потому что рев урагана переместился внутрь черепа, и я едва слышал, что она говорит. Она бредила. Она опять что-то говорила, но даже и не ко мне обращаясь. Вспоминала детство, Техас и то, как ходила в город по субботам, прихватив с собой в мешке из крафт-бумаги нарядные туфли, которые переодевала на мосту, а старые совала под насыпь, в трубу водосброса.
— Я, что-то я… — начала было она. — Что со мной?
— Что?
— Знаешь, есть вещь, о которой ты никогда не догадывался. С тобой мне приходилось быть или… или… но никогда я не ощущала… гм… себя женщиной. На время это было ничего, нормально. О-о-ох. В глазах темнеет. Я умираю.
— Нет. Это погасла лампа.
Я сидел на кровати и думал: как лампа могла погаснуть? По сей день не могу этого понять. Может, я слишком глубоко закрутил фитиль?
— Погоди-ка, — сказал я и пополз на четвереньках к лампе. Зачем я ей так сказал? Погоди. Может, хотел узнать у нее, что можно сделать, чтобы начать с начала? Так, шутки ради. Да. Я тоже бредил. Забыл уже о метане и размышлял о том, как куда-нибудь с ней уеду.
Перед тем как зажечь лампу, я сел на пол, поставив ее между собой и кроватью.
— Ты и впрямь думаешь… — начал я, выкрутив фитиль повыше и чиркая спичкой. Десятую долю секунды я еще видел ее во вспышке — она лежала на боку, совсем как Анна, поджав колени, руки ладонями вместе положив под щеку и устремив на меня темный, пристальный взгляд.
Комната беззвучно вспыхнула. Все озарилось разноцветным сиянием, и все пришло в движение, но звуков не было. Меня сдвинуло и куда-то понесло. То есть впервые за тридцать лет меня сдвинуло с той мертвой точки, к которой пришла моя жизнь. Значит все-таки существуют переломные моменты, подумал я. Вращаясь, я медленно летел во мрак, как Люцифер, изгнанный из ада, раскинув огромные крылья на фоне звездного неба.
Я все сознавал. Я даже сознавал, что произошло. Бель-Айл взлетел на воздух. Интересно, любопытствовал я, почему первой не взорвалась комната Рейни? Потому что туда вела труба поуже, или потому что там я оставил на лампе стекло?
+++
Должно быть меня вынесло сквозь стену, вместе со стеной, потому что я рухнул в крону огромного дуба, и сук, на который я опустился, прогнулся до земли и снова выпрямился. Когда я пришел в себя, щеку обжигало пламя. Но особо страшного пожара не наблюдалось. Крыша и верхние этажи дома отсутствовали, а пламя стелилось и местами горело даже вдалеке от здания, как бунзеновская горелка. Южный ветер относил жар прочь от меня. Я ощупал себя. Переломов не было. Осмотрел. Рука и плечо в крови. Но чувствовал я себя вполне сносно. Я встал, почему-то сунул руки в карманы и пошел к парадной двери, как делал это десять тысяч раз до этого. Жар, уносимый ветром, не опалял. Хотя я, вероятно, пробыл без сознания довольно долго. По большей части стена первого этажа рухнула. Второго этажа не было вовсе.
Что ты сказал? Как мне удалось обгореть?
Я нож искал. Пришлось за ним вернуться.
9
Какой прекрасный день! Не правда ли? Последний день сезона ураганов. Ураганы нам больше не грозят. Яркое утреннее солнце стоит высоко в небе, и его лучи преломляются в хрустальной чистой призме северного воздуха, которая их чуть приглушает, а значит в Новом Орлеане будет тепло, настанут чудные ноябрьские денечки. Все так спокойно здесь, все как всегда, не правда ли? Даже погода. К одиннадцати утра пьянчужки с Кэмп-стрит полезут изо всех щелей, растянутся на солнышке или свернутся, как коты, на порогах домов, чтобы вздремнуть чуток еще. Неплохая жизнь.
Да перестань ты метаться туда-сюда по комнате. Заключенный я, а не ты. Что за тревога на лице, что за хмурая озабоченность? Посмотри на улицу. Смотри, какая благодать даже на кладбище — особенно на кладбище. Хризантемы еще свежи и желты. Надгробия вычищены, листья плакучих ив отблескивают медью, как монетки. Вчера в старой части кладбища собралась молодежь, что-то пели. Некоторые из них даже спят в склепах — сдвинет кости в сторону и стелет спальный мешок — чем не лежанка. Странная вещь: кладбища в Новом Орлеане выглядят куда благостнее, чем гостиницы и французский квартал. Объясни мне, как получается, что две тысячи усопших креолов бодрее и живей двух тысяч торговцев «бьюиками»?
Ах да, совсем забыл! Надо же с тобой радостью поделиться. Меня сегодня выпускают. Выписывают. Психически здоров и юридически невиновен. Могу, стало быть, доказать, что я в своем уме. А ты можешь? Что ты на меня так смотришь? Считаешь, что они не правы? Не важно, мой адвокат уже получил судебное постановление, а психиатр заявил, что я здоров как бык в отличие от него самого — бедняга перетрудился, у него депрессия, и он живет на либриуме.
Ты себе только представь! В полдень первый раз за год я выйду из ворот заведения, пройду по улице Благовещенья, кусочек которой я так тщательно изучил из окошка, заверну на улицу Чупитула и прочитаю ту вывеску:
Бесплатный и
Ма
Б
Наконец-то узнаю, что на ней написано.
Потом я обернусь и посмотрю на это окошко, чтобы вернуть туда хотя бы один взгляд из того миллиона, что бросал оттуда.
Не такое уж плевое дело — оглянуться на то место, где провел целый год жизни.
Потом я перейду улицу, войду в прохладный аммиачный сумрак бара «Лябранч», где сам Лябранч моет кафельный пол в маленьком шестиугольном клозете; сяду у стойки и закажу пива и сэндвич с устрицами и сыром.
Потом я возьму свой чемоданчик, в котором хранятся все мои пожитки — смена белья, костюм, носки, свитер, нож Боуи и ботинки, прогуляюсь до церкви Сент-Чарльз, на трамвае доеду до Канальной, сниму все деньги со счета в банке Уитни (около 4 тысяч), дойду до вокзала Юнион и Южным экспрессом — до Ричмонда. Ты только представь. В двухсотлетнюю годовщину Первой революции я буду мчаться по сосновому безлюдью Миссисипи, потом мимо разрезов красной глины Алабамы, к вечеру вплыву под своды вокзала Пичтри в Атланте и, когда поезд двинется на север, в сумерки Джорджии, пойду что-нибудь выпить в вагон-ресторан. Потом на холодном рассвете выйду в Ричмонде, пересяду на автобус и вперед, в горы.
Сиобан? Да, теперь, когда меня оправдали и признали вменяемым, я могу вернуть ее. Я заберу ее у Текса, как только обоснуюсь в Виргинии. Мы с ней прекрасно поладим, лишь бы Текс не свел ее с ума своими «совпадюнечками» и «знайками-зазайками». Наверное, я должен быть ему благодарен. По крайней мере, он о ней заботился. Но все-таки жаль, что она не осталась со Сьюллен. Да, среди черных еще остались нормальные люди.
Анна? Она поправилась. Но она со мной не поедет. Поеду один. Она любезно предложила мне пожить в ее хижине в горах Блю-ридж, пока я не подыщу себе дом.
