Проблемы своих сестёр я решаю чаще всего так. Выбираю подходящий момент, чтобы муж был, во–первых, сыт, во–вторых, в хорошем расположении духа, и… жалобным голосом начинаю рассказывать ему про «бедную» Нелличку, или про ещё более «несчастную» Аллочку, или про совсем уж «разнесчастную» Женечку…
— Жениться, конечно, лучше на сироте, — говорит Алёша ритуальную в нашем доме фразу, но при этом снимает трубку и включается в решение «вопроса».
Не знаю, на ком лучше жениться, но он женат на мне. По той простой причине, что любит меня, а я люблю его. А раз уж так случилось, что мы любим друг друга (кстати, случилось это довольно поздно, когда ему было уже 40, а мне 37), значит… Вообще‑то, это ещё ничего не значит, он ведь на мне женат, а не на моих сёстрах.
— Просто человек такой попался, отзывчивый, — говорит Нелля. – Повезло нашей Светке. И нам заодно.
Алёша–маленький, слыша краем уха об очередной проблеме в стане своих тёток, говорит:
— Мама! Когда ты перестанешь грузить его этими делами? У человека своих дел выше крыши!
За глаза Алёша–маленький называет его «отец».
— А ты сам разве не грузишь его своими проблемами?
— Гружу. Но я же сын.
— Гружу, но я же дочь, — могла бы сказать и Маша.
Маша у нас врач–гинеколог. У неё тоже случаются проблемы, а у кого их нет. Материально–технические она решает с отцом, морально–психологические – со мной. Наши отношения с Машей развивались не просто. Поначалу она меня не воспринимала никак, потом был длительный период очень сложных и противоречивых контактов, а теперь, как бы шутя, она называет меня «мамо» и звонит из Москвы, чтобы я погадала ей на картах на жениха.
— Семейка у вас, конечно, интересная, — говорят мои сестры. – Все на разных фамилиях, все в разных городах, но все вращаются вокруг одной оси.
«Ось» нашей семьи – это, конечно, он, Алёша.
— Передай ему, что мы его очень любим!
— Передай ему большое спасибо за все и скажи, что ваш «домик у моря» нам очень понравился.
— И ещё передай: жаль, что в этот Старый новый год его не было с нами.
— Ничего, у нас ещё все впереди! – обещаю я.
— Да и жизнь вроде налаживается! – в тон мне говорит Женя.
Взрыв беспричинного смеха оглашает тишину подворья. Отсмеявшись, мы, наконец, встаём с уютных кресел и идём готовить праздничный стол. Одна чистит, другая моет, третья режет, и все вместе варим, парим и жарим. Вместе возиться на кухне хорошо, получается в четыре раза быстрее, и совсем не устаёшь.
— Ну, что, ты пишешь про нас? – спрашивают сестры.
— Пишу.
— Все–все пишешь?
— Все–все написать невозможно. Так, кое‑что.
Новый 2000–й год по–старому календарю мы встречаем, как я и мечтала, при свечах, при горящем камине и ёлке, сверкающей посреди холла, за большим овальным столом, накрытым так, как обычно накрывала новогодний стол наша мама. Специально приготовили все её блюда – салат оливье, винегрет, холодец, судака под маринадом, буженину по–домашнему, гуся с яблоками…
— Ну что, девчонки, первый тост за маму и папу. Царство им небесное!
— Да… Не дожили, бедные, такую красоту увидеть.
— А может, они оттуда все видят. Смотрят сейчас на нас и радуются.
— Чему?
— Тому, что мы все живы и вместе.
— А что? Это тост. Давайте тогда сразу по второй. Как ты сказала?
— За то, что мы живы и вместе!
Прощёное воскресенье
(Необходимое послесловие)— Где‑то тут тряпка была, я в прошлый раз оставляла.
— В машине у меня возьми, под сиденьем.
— Ставь цветы сюда, только ножки пообрезай, а то вытащит кто‑нибудь.
— Ты плиту протёрла уже? Я хочу салфетку сюда постелить.
— Стели. И достань там, в сумке у меня, бутылку и бутерброды.
— А стопки взял кто‑нибудь?
— Я взяла.
— А я пирожочков с курагой напекла.
— Молодец. Протри ещё с той стороны памятник.
— Как уберёшь тут все, цветочки поставишь, даже на душе легче, да?
— Вот ещё куст сирени зацветёт – вообще красиво будет.
— А они с портрета прямо на нас смотрят, скажи?
— Да. И как будто улыбаются. Рады, что мы к ним пришли.
— Сегодня день такой. Ну, наливай понемножку.
— Одного я не могу себе простить, что дали мы умереть папе… Он же мне тогда, дня через три после похорон приснился, я сначала обрадовалась, а потом говорю: «Папочка, ты же умер, мы же тебя похоронили!», а он отвечает: «Да, но дело в том, что я не должен был умереть…». Проснулась, и меня как током: а ведь действительно не должен был!
— Просто мы дуры были, поверили врачам, что это конец, и даже не пытались бороться.
— А что мы могли сделать?
— Надо было настоять, чтобы его в реанимацию перевезли, может быть, его бы там вывели из этой комы.
— Я тогда вообще не понимала, что такое кома. Мне сказали, и я так поняла, что это уже все, фактическая смерть, только замедленная, ничего сделать нельзя. А потом уже через время смотрю эту «Санта–Барбару» дурацкую, и там этот Си–Си лежал, лежал в коме несколько серий, а потом встал и, как ни в чём ни бывало, живёт дальше, да ещё пять раз женится.
— Ну, это же кино, что ты сравниваешь.
— Кино‑то кино, но я потом и в жизни сколько раз слышала, что из комы людей выводят. Просто раньше, пока с папой это не случилось, я на такие вещи никакого внимания не обращала. А теперь, стоит услышать, сразу думаю: ну, вот, а мы папу не спасли. Не могу себе этого простить.
— А помните, мы разговариваем о том, что вот он уже умирает и что нам теперь делать, а у него из уголка глаза слеза выкатилась и к уху покатилась. Значит, он слышал все в этой коме!
— Бедный наш папочка. Мог бы до сих пор жить и жить. Почему такая несправедливость?
— Ладно с мамой ничего нельзя было сделать, там действительно, неизлечимо было, но он…
— Насчёт мамы тоже… Я всё время вину чувствую перед ней.
— Но тут мы все сделали, что могли.
— Нет, не все. Не все. Дело же не только в уходе. Кстати, и ухаживать можно было получше, просто мы не ожидали, что это так страшно будет, эта чёрная рвота и все такое… Может, в таких случаях, действительно, лучше чужого человека нанять, чтобы ухаживал, чужому ведь не жалко и не больно, он делает свою работу и все. А мы же родные, нам же невыносимо было видеть, что с ней творится, во что она превращается у нас на глазах. И мы что делали? Ревели да курили, да кофе без конца пили, до полного одурения. Женя почему в обморок упала, когда гроб стали выносить? Она же несколько суток ничего не ела, только курила.
