— Она пропала.
— Она вернётся.
— Она нужна мне.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Зачем?
— Мне надо задать ей пару вопросов.
— Каких вопросов?
— Не знаю. Просто вопросы.
— О чем?
— Мне надо написать работу.
— Ты учишься?
— Да.
— О чем работа?
— А какая тебе разница?
— Просто интересно.
— Эпические повествования.
— Эпические повествования?
— Великие шедевры мировой литературы.
— Как Гомер?
— Типа того.
— Гомер был женщиной?
— Я не знаю, мы не говорили об этом на занятиях.
— О чём же вы говорили?
— Об «Одиссее».
— Не нравится мне Одиссей.
— Почему?
— Почему нормально, что он семь лет трахается с этой своей маленькой нимфой на острове, а его жена ждёт его дома, пассивная, верная и целомудренная?
— Рамзи, я ищу Кармель.
— Зачем тебе Кармель? Я знаю всё про эпические повествования.
— Ничего ты не знаешь об эпических повествованиях.
— Проверь меня.
— У тебя были ещё курсы, кроме «Как стать бомбистом-смертником»? Ты читал чего-нибудь, кроме «Руководства террориста по успешному человекоубийству»? Ты читал «Сказание о Гильгамеше»? А «Беовульф»? А «Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь»?
— Да то же самое. В «Гильгамеше» богини, проститутки и другие магические женские существа сообщают, что женщины не есть люди. В это время храбрый царь, способный в течение семи дней сохранять эрекцию, борется за свое право на сексуальное обладание каждой девственницей в своей земле.
— Рамзи…
— В «Беовульфе». Жаждущие крови воины, которые называют себя истинно верующими, борются и побеждают тех, кто не обращается в их веру, и рубят в клочья и чудовищного парию, и его мамашу.
— Рамзи!
— А в этом «Сэре Гавейне» женщина представлена либо как старая уродливая колдунья, которая уловками заставляет героя предать своего хозяина, либо как двуличная соблазнительница, которой он должен противостоять, дабы сохранить свое превосходство в неприкосновенности.
— Прекрати! Хватит! У меня вообще занятия не по эпическим повествованиям!
— А о чем тогда?
— О Робинзоне Крузо!
— Эх. Я не читал «Робинзона Крузо».
— Не читал?
— Так вот.
— Тогда ты не можешь помочь мне с моей работой.
— Чего такого важного в этой твоей работе?
— Её нужно сделать. Я должен её закончить.
— Зачем?
— Чтобы двигаться дальше.
— Куда?
— Я не знаю. Просто двигаться. Вперёд.
— Ты не хочешь двигаться вперёд.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Если бы ты действительно хотел двигаться вперед, ты давно бы закончил свою работу.
— Я закончу её.
— Когда?
— Скоро. А потом уеду. Вот увидишь.
— Куда уедешь?
— Куда-нибудь. Куда угодно. В Уэльс, в Финляндию, в Голливуд. Не важно.
— Тебе не надо писать работу, чтобы уехать в Голливуд.
— Если я её не напишу, мне придётся остаться здесь.
— Так и оставайся.
— Зачем мне тут оставаться?
— Это твоя родина.
— Я думал, что ты веришь, что это твоя родина.
— И моя тоже.
— Значит, мы соседи.
— Да.
— И друзья.
— Нет.
— Почему нет?
— Ты не можешь быть моим другом.
— Почему нет?
— Я — араб.
— Я не боюсь арабов.
— Ты и сумасшедших не боишься, но ты не можешь быть их другом.
— Почему нет?
— Потому что они — это не ты. Они — сумасшедшие.
— Они — люди.
— Они — не нормальные люди. Они — это отбросы, беглецы, отступники. Тебе нечего там делать. Ты должен быть среди людей. Среди своих.
— Но я пишу.
— И что?
— На английском.
— Значит, ты хоть и предатель, ты всё равно «свой».
— Я больше не служу в армии.
— И ты не в запасе?
— Я в отставке.
— Как так получилось?
— Я притворился сумасшедшим.
— И это после четырёх лет службы?
— Но у меня была кабинетная работа. Я никогда не запускал ракеты с лазерным наведением по голодным детям с камнями и рогатками. Я работал со словарями и лексиконами.
— Всё равно ты один из них. Здесь. В государстве Израиль. Ты его подданный. У тебя есть перед ним долг.
— И какой у меня долг?
— Уничтожить врага. Быть жестоким к своему врагу. Избавиться от губительной тяжести в сердце твоей прекрасной страны. Разве есть какая-то разница в том, выполнишь ты этот долг или увильнёшь от этого?
— Есть, конечно. Я принял осознанное решение. Я ушел от этого. Моя жизнь в моих руках. Я ушёл из армии, чтобы стать самому себе господином.
— Симулируя болезнь, ты не берешь все в свои руки. Ты просто становишься якобы хозяином своего вымышленного симптома. Ты комедию ломаешь. Это не восстание, а фарс. Ты — не бежавший из плена. Ты — бегущий актёр.
Неоновый свет странно так падает на лицо Рамзи, и его глаза кажутся мне лиловыми. Или это просто я устал. Я смотрю на свои ботинки, потом на бензоколонки, потом на пальмы, на царапину на своей машине, потом снова в глаза Рамзи, но они по-прежнему лиловые.
— Неудивительно, что мы вас так ненавидим, — мой голос дрожит. — С чего вы взяли, что вы — всезнающий голос совести? Ты презираешь меня, ты, самодовольный арабский сноб. Ты ещё хуже, чем моя девушка.
Я засовываю руки в карманы, и моя левая ладонь сжимается в кулак, а в кулаке ключи от машины. Борода Рамзи торчит — блестящая чёрная тень, его густые длинные брови прямо под этим идиотским тюрбаном. Я хочу сказать что-то очень нехорошее, что-то очень плохое, вроде «иди к дьяволу», или «ты, сын шестидесяти тысяч шлюх», или «лучше бы я научился обращаться с ракетами, чем тратить время на ваш вонючий язык», но я ничего не говорю. Я разворачиваюсь, залезаю в машину, хлопаю дверью, и хлопаю дверью еще раз, потому что в неё попал ремень безопасности, и уезжаю.
