— Наверно, кто-то опять бросился под поезд! — возбуждённо высказал свою версию подросток в чёрной футболке и джинсах с зелёным рюкзачком через плечо.
— Именно так, только что видела старуху, живого места на ней нет, — охотно и скороговоркой начала говорить женщина глубокого пенсионного возраста. Ей явно некуда было спешить. Она быстро вертела головой в поисках слушателя. — Только вот не видела, сама бросилась бабка или нечаянно упала, а может, толкнул кто.
— Не надо выдумывать, женщина, — вмешался в разговор полноватый мужчина лет пятидесяти. — Никто под поезд не падал. — Он говорил спокойно и уверенно, тёмно-коричневый старый портфель приумножал его солидность минимум вдвое. — Я сам видел, как один парень напал на неё, пытался ограбить, милиция подоспела вовремя, грабителя задержали, но он сопротивлялся, как чёрт. Еле с ним справились…
— Так это грабитель был? — перебила его молодая, но деловитого вида женщина в роговых очках. Её дамская сумочка, висевшая на запястье, тут же переместилась под мышку левой руки и была крепко зажата. — Надо же, а я стою и вижу, как милиция избивает парня, думаю, фашизм настоящий, жалела его. Так и надо! Средь бела дня уже не стесняются. Стрелять их надо!
Несмотря на то, что разговор рядом стоящих людей Элла слышала хорошо, она не понимала, что же произошло в действительности с молодым человеком, с которым она ехала в одном вагоне метро. На него она обратила внимание, когда этот парень задумчиво и как-то растерянно посмотрел в её глаза. Но за годы обладания статусом красавицы она привыкла к разным проявлениям молчаливого восторга в свой адрес. В конце концов, мужское вожделение к женщине — штучка весьма интимная, каждый хочет и стесняется по-своему. Ничего особенного в его поведении, кроме странного и пристального взгляда на картонную коробку старушки, ехавшей в том же вагоне, она не заметила.
Да, кстати. А что могло произойти со старушкой? Хотя на вид она была лет семидесяти, судя по тому, какую коробку везла с собой, она чувствовала себя завидно неплохо. Даже когда ей мужчина уступил место в вагоне, она бодро ответила отказом. Лишь после того, как мужчина пояснил причину своей вежливости и уважения к старости — он выходил на следующей остановке, — старушка согласилась сесть на его место. Правда, свою коробку ей пришлось оставить у дверей напротив выхода, чтобы не загородить проход пассажирам.
"А вот и коробка", — Элла посмотрела в сторону колонны, у подножия которой были разбросаны куски картона и обрывки верёвок. Содержимое коробки — старая фарфоровая посуда — вывалилось на пол. Вокруг коробки краснели многочисленные кровавые потёки, брызги и лужицы на мраморе колонны и перрона.
Элла недолго смотрела на всё это. Через минуту подошла электричка, вагоны распахнули двери, извергнув на перрон потоки пассажиров. Ничего не замечающие люди уносили на своих подошвах следы чьего-то несчастья. Ещё минута, и на перроне уже ничего не осталось. Лишь только кровавые брызги на сером мраморе колонны свидетельствовали о недавно происшедшей трагедии.
"Ну и денёк начался", — подумала про себя Элла, спускаясь по лестнице к перрону станции "Библиотека имени Ленина". Вдруг чувство знакомого, когда-то пережитого страха овладело ей. Что-то запоминающееся было во взгляде этого парня, что-то очень знакомое было в выражении его лица. Ей даже на секунду показалось, что она где-то видела его раньше…
Наконец, её сознание осветилось яркой вспышкой догадки. Да, теперь всё стало ясно. Она поняла, что же было странного и навсегда запоминающегося в этом взгляде. В нём было нечто общее с тем выражением глаз, когда на неё смотрел Юра во время прощания с ней в последний раз, перед его очередной командировкой в Чечню.
Несмотря на то, что "деловая Москва" середины девяностых уже вкусила сполна все прелести ночного образа жизни, которая кипела в супердорогих казино, клубах, ресторанах, саунах и массажных салонах, не у всех "новых русских" выработалась привычка просыпаться к обеду. Потому среди отечественных машин и обшарпанных иномарок на дорогах столицы с самого раннего утра появлялись дорогие лимузины, в которых спешили представители виртуального бизнеса в свои офисы и банки, на переговоры, "стрелки" и прочие деловые свидания.
Хотя из многомиллионной массы, ежедневно просыпавшейся единым и целым организмом и заполнявшей своим множеством все главные улицы мегаполиса, была всего лишь крошечная толика действительно занятых общественно полезным трудом людей, какая-то инерция заставляла и обычных горожан, и "хозяев жизни" проявлять бесполезную суету чуть ли не с рассвета.
Сотни тысяч машин выстраивались в километровые очереди, в которых медленно, урывками, переругиваясь, подрезая и сталкиваясь друг с другом, ехали мужчины, женщины, дети — к единой всеобщей цели. Не человеческая энергия созидания, а лишь исключительно животная необходимость — утолять голод и насыщаться — двигала каждую единицу этого авто-людского потока. Такова была и есть причина появления утренних пробок на дорогах Москвы.
— Ну куда ты прёшь, козёл! — заорал Александр Семиречный на "пятисотый мерс", настойчиво выезжавший со второстепенной дороги на главную. — Чтоб тебя взорвали твои компаньоны!
Привычка ругаться на всех и вся во время езды на машине по пробкам, наверно, выработалась у всех обладателей руля и педалей. Отвыкнуть уже невозможно. У легковозбудимых людей срывается таким образом злость, выпускается пар, а для людей трусоватых это вообще незаменимая возможность нагло и безнаказанно хамить. Ругайся самыми обидными словами — и никаких последствий, ведь сидя в салоне автомобиля, тебя всё равно никто не услышит.
Семиречный опаздывал. Третий час он уже мотался по пробкам — через полгорода до больницы, а потом до центра к месту работы. Никакого терпения не хватит. Что толку выезжать рано утром? Куда они все едут? Если бы не обстоятельства, которые уже целую неделю изматывали нервы Александру Семиречному, в такое время он никуда бы не выезжал на машине, но тут дела семейные. Хочешь не хочешь — надо.
Об отпуске остались самые паршивые впечатления. Первый раз за последние три года удалось вырваться в отпуск летом. Еще с весны с женой подгадывали, чтобы наконец-то на отдых поехать вместе, а не порознь. И путёвка в Крым досталась почти задаром, и деньги кое-какие появились в семье, чтобы можно было потратиться без особого расстройства после возвращения домой. Но на тебе! Через день после приезда — ещё не успели надышаться морским воздухом, на телах не появилось ни тени загара, — а пятилетняя дочка Семиречного, Маша, по недогляду матери взяла и объелась немытых фруктов. Подхватила кишечную инфекцию. А с ней и все соответствующие атрибуты — температура, понос, рвота. Сначала думали ограничиться аптечным самолечением. Потом пришлось-таки обратиться в местную больницу, где украинские врачи наотрез отказались бесплатно лечить иностранного пациента. Но даже за уплаченные Семиречным деньги состояние дочери не улучшалось. Решили срочно самолётом возвращаться в Москву, чтобы поместить Машу в ведомственную больницу МВД России, в которой Семиречный состоял на учёте как кадровый сотрудник органов внутренних дел. В итоге и деньги, и отпускное время были потеряны напрасно. Ну ладно, чёрт с ним, с отпуском. А деньги? Эти потери на новой работе возмещались с трудом.
