— Ты увидишь, — улыбается Юнь, — обязательно увидишь.
Фаэтон совершает посадку…
…в Мехико, испытавшем в прошлом году полный коллапс, достигнув численности населения в 35 миллионов. «Цитрин текнолоджис» помогает тамошним нуждающимся, действуя из отделений в Хьюстоне и Далласе. Кремень не уверен, что мотивы компании так уж благородны. Почему помощь не была оказана до катастрофы? Может быть, «ЦТ» желает лишь остановить поток эмигрантов, угрожающий хлынуть через границу? Но каковы бы ни были подлинные причины, Кремень не отрицает, что служащие «ЦТ» действуют на стороне добра, помогая голодным и больным, восстанавливая линии электропередачи, поддерживая (подменяя собой) городскую администрацию. Он садится в фаэтон с кружащейся головой и вскоре оказывается…
…в Антарктике. Там он и Юнь летят на вертолете от куполов «ЦТ» на корабль-фабрику по переработке криля — источника большей части белка, потребляемого на земле. Юнь считает, что хрень смердит невыносимо, а Кремень глубоко вдыхает волнующий воздух ледовых широт, восхищенно разглядывает квалифицированных работников и работниц. Юнь счастлива снова оказаться в воздухе, и скоро они прибывают…
…в Пекин, где специалисты «ЦТ» по эвристике трудятся над созданием первого Органического Искусственного Разума. Кремень веселится, прислушиваясь к спорам о том, как назвать ОИР: Конфуцием или Мао?
Неделя пролетела в калейдоскопе впечатлений. Кремень ощущает себя губкой, впитывающей дотоле недоступные зрелища и звуки. Однажды он ловит себя на том, что выходит с Юнь из ресторана в городе, название которого забыл. Он расплатился идентификационной карточкой и держит ее в руке: с ладони уставился голопортрет. Лицо, словно у трупа, грязное, с двумя пустыми, покрытыми запекшейся кровью прорехами на месте глаз. Кремень вспоминает, как теплые лазерные пальцы снимали эту голограмму в офисе Иммиграционной службы. С ним ли это происходило? Тот день кажется эпизодом из чьей-то чужой жизни. Он сует карточку обратно в карман, так и не решив, обновить голо или оставить как есть в качестве памятки о том, откуда он пришел.
И куда еще может угодить?
(Что она с ним сделает, получив отчет?)
В один прекрасный день Кремень предлагает посетить орбитальный комплекс, но Юнь считает, что следует остановиться.
— Мне кажется, мы достаточно напутешествовались для одной поездки. Давай вернемся, ты попробуешь привести все к общему знаменателю.
С этими словами на Кремня накатывает волна усталости, в которой растворяется эйфория. Он безмолвно соглашается.
В спальне темно, лишь городские огни пробиваются через окно. Кремень увеличил чувствительность глаз, чтобы легче было восхищаться нагой светящейся фигурой Юнь рядом с ним. Он обнаружил, что, при недостатке фотонов цвета бледнеют, но черно-белая картинка получается вполне отчетливой, и ощущает себя человеком из прошлого, рассматривающим кино с примитивной кинопленки. Единственное отличие в том, что он держит в руках живое тело Юнь. Ее тело — узор светящихся линий, словно тайная капиллярная схема в ядре Конфуция/Мао. Следуя моде, она имплантировала подкожную сеть микрососудов, наполненных синтетической люциферазой — таким же биолюминесцентном, как у светлячков, только управляемым сознательно. Теперь она светится после секса. Груди — кольца холодного огня, выбритый лобок — спиральная галактика, увлекающая взгляд Кремня в сияющие глубины.
Юнь, уставившись в потолок, отстраненно рассказывает Кремню о своей жизни до него, а он отрешенно поглаживает ее тело.
— Моя мама оказалась единственным выжившим ребенком двух вьетнамских эмигрантов, которые прибыли в Америку вскоре после войны в Азии. Они занимались единственным делом, которому были обучены: ловили рыбу. Жили в Техасе, на Мексиканском заливе. Мама пошла учиться в колледж. Там она встретилась с папой — тоже, в общем, эмигрантом. Он покинул Германию вместе с родителями после ее объединения.[70]Они считали, что компромиссное правительство — ни то ни се, а жить в таких условиях не могли. Моя биография вроде микрокосмоса, на который наложились все мировые потрясения… Но с тобою рядом я чувствую покой.
Она захватывает между ног ладонь Кремня, крепко ее удерживает и продолжает рассказ о пережитых событиях, о повстречавшихся людях, о карьере личного помощника Цитрин, а на него накатывает странное чувство. В то время как ее слова превращаются в сияющую картину мира, Кремня захлестывает ощущение сродни тому, когда он впервые осознал историю. И еще не осмыслив, хочет ли знать ответ, он спрашивает:
— Юнь, а сколько тебе лет?
Она замолкает. Кремень видит, как Юнь слепо — ее глаза не оборудованы этими чертовыми примочками — уставилась на него.
— За шестьдесят, — наконец отвечает она. — А это важно?
Кремень молчит, понимая, что у него нет ответа имеет ли значение ее возраст.
Юнь приказывает своему телу медленно потухнуть.
Кремень предается горьким радостям того, что можно назвать искусством, присущим лишь ему одному.
Вчитываясь в описание вживленного в его мозг чипа, он обнаружил функцию, не упомянутую доктором. Содержимое его памяти можно сгрузить в компьютер, а накопленные изображения — выставить на всеобщий обзор. Более того, оцифрованные картинки можно обработать, наложить друг на друга или на стороннюю графику, в результате получив совершенно жизнеподобные изображения самых невероятных существ. И эти последние изображения можно, в свою очередь, распечатать.
По сути, Кремень представляет собой живую камеру, а в сочетании с компьютером — полноценную фотостудию.
Цветные отпечатки заполняют все его жилище, висят на стенах, валяются под ногами: Кремень работал над серией портретов Юнь.
Голова Юнь венчает туловище сфинкса. Юнь — в образе La Belle Dame Sans Merci.[71]Черты лица Юнь проступают сквозь полную луну, в то время как Кремень спит на лугу, подобно Эндимиону.[72]
Портреты более бередят рану, чем лечат, и — по мнению Кремня — не делают ему чести. Но определенный терапевтический эффект все же наблюдается: Кремень чувствует, что с каждым днем все лучше разбирается в природе своего чувства к Юнь.
Он сильно обеспокоен тем, что до сих пор не беседовал с Элис Цитрин. Когда необходимо предоставить отчет? И что он скажет?
