— Правда? Не верю. С кем же ты теперь ругаешься, Алисе? Может быть, с Господом Богом?
Она не ответила. Юхан продолжил:
— У нашего сына будет ребенок. Ты знаешь?
— Знаю.
— По-моему, давно пора. Ему уже за сорок.
— Ему сорок три.
Юхан всмотрелся в нее. Ее руки, пальцы с обгрызенными налакированными ногтями. Лошадиное лицо. Почему из всех мыслимых привидений, которые могли бы сидеть на краю его кровати, это была именно Алисе? Почему не его мертвый друг Уле Торьюссен? Или какая-нибудь знаменитость. Оскар Матисен[20], например. Или Стриндберг.
Алисе прервала его мысли, прошептав:
— Он будет твоим наследником, Юхан?
— Какого черта ты меня спрашиваешь?..
Алисе рассматривала свои ногти.
— Не стоит горячиться, я просто хотела убедиться, что деньги достанутся Андреасу. Не хочу, чтобы деньги, которые в принципе были моими, перешли к твоей новой жене. Ведь это мое наследство. Это деньги моего отца.
— Они лежат на счету, Алисе. Я не тронул ни эре.
— Сто пятьдесят тысяч крон плюс проценты за двадцать лет.
— Что-то в этом роде.
— Большие деньги.
— Все это достанется Андреасу. Можешь быть в этом уверена.
— Я тебе не доверяю.
— Ты всегда мне не доверяла.
— Не без основания.
Юхан застонал:
— Алисе, тебя ведь уже нет в живых!
Юхан с трудом приподнялся в кровати и закричал:
— Тебя нет в живых! Вот уже двадцать лет! Неужели ты проделала весь этот путь из своего мира в мой, чтобы ссориться из-за денег! Это… мелочно!
Алисе ответила:
— По правде говоря, теперь ты почти уже в моем мире.
— Убирайся!
Она надула губы:
— Бедняжка Юхан.
Он передразнил ее:
— Бедняжка Юхан, бедняжка Юхан.
Слезы прыснули из глаз, он швырнул об стену подушку.
— Я сказал, убирайся! Проваливай! Оставь меня в покое!
— Любимый мой Юхан. Незачем устраивать сцены. — Внимательно посмотрев на него, Алисе наклонилась поближе и прошептала: — А что это у тебя на щеке? Гнойник? Какая мерзость. Как будто вас теперь двое.
— Алисе, оставь меня в покое, пожалуйста.
— Помнишь, как ты сказал, что если я окажусь на небесах, то ты хотел бы попасть в преисподнюю? Тогда нам не придется быть вместе целую вечность.
Юхан кивнул:
— Ну и что, теперь ты на небесах?
Алисе ответила:
— Ни на что не надейся. Нет ни небес, ни преисподней. Одна только смерть, а может, еще хуже.
Юхан пропел:
Может, смерть нас караулит
За разбитыми кораллами,
Суровая, но честная,
Споем же для нее.[21]
Мужчина за ширмой кашлянул. В палате никого больше не было. Где же Май? Почему она не идет? Который час? Юхан хотел повернуться и сказать что-то мужчине за ширмой, но тут он снова услышал голос Алисе. Он врезался в мозг, пел на все лады, жужжал и стенал.
— Зачем ты толкнул меня в море, Юхан? Ты ведь знал, что я не умею плавать.
Алисе уставилась на него пронзительным взглядом:
— Зачем?
Юхан задумался. Наконец он сказал:
— В тот момент мне казалось это самым естественным ходом событий. Ты стояла на краю пирса, было ясно, что ты должна прыгнуть.
Когда ближе к обеду пришла Май, Юхан чувствовал себя лучше. Теперь он сидел в кровати, потому что на рассвете наконец смог немного поспать.
На Май было платье, которого раньше он никогда не видел. Оно плотно облегало грудь и талию, а на бедрах и ниже расширялось. Красивое красное платье, правда, немного не по возрасту. Все-таки Май было уже за пятьдесят.
— Май, у тебя новое платье?
— Нет, — ответила Май, присаживаясь на край кровати. Улыбнувшись ему, она потеребила рукав. — Я нашла его у нас на чердаке.
— У нас нет чердака! — возразил Юхан. — У нас даже антресолей нет.
— Ты ведь знаешь, о чем я. Я нашла его в одном из старых чемоданов в подвале.
— Ах вот ты о чем.
Май опустила глаза:
— Я говорила с Андреасом. Он очень хочет прийти. Ты в состоянии его принять?
— Да. — Юхан вгляделся в нее. Серьги тоже были новые. Две красные звездочки, раскачивавшиеся на серебряной ниточке. Он сказал: — Ты говорила с ним о том, что мы должны помириться?
— Да.
— Ты ведь знаешь, он мой наследник. Сто пятьдесят тысяч крон плюс проценты за двадцать лет. Это были деньги Алисе. Тебе ничего не останется, Май, только долги.
Май посмотрела на него и погладила по щеке:
— Юхан, любимый, у тебя были боли ночью? Ты выглядишь очень усталым. Ты неважно себя чувствуешь, да?
Он отвел ее руку:
— Я прекрасно провел ночь. Чувствую себя как марафонский бегун. Ты знаешь, что за человек Андреас?
— Мы с ним плохо знакомы. В этот раз он показался мне гораздо приятнее, чем в прошлый.
— Он невыносим. Андреас из тех людей, которые не стесняются всех поправлять, знакомых и незнакомых, молодых и старых, всех! Ему все нипочем. Стоит кому-то произнести слово с ошибкой, Андреас тотчас улыбнется своей жиденькой улыбочкой и поправит его. Беда только в том, что сам он произносит неправильно все слова, почти без исключения.
— Что ты такое говоришь, — удивилась Май.
А Юхан продолжал:
— Один раз он пришел в ресторан с какими-то новыми друзьями. Заметь, Май, друзья у него всегда новые. На земле нет ни одного человека, на которого Андреас мог бы показать пальцем и сказать: «Это мой старый друг, так, мол, и так. Мы знакомы со школьной скамьи».
— Юхан, откуда ты знаешь, — перебила его Май. — Вы не виделись восемь лет.
— Он мой сын. Я его знаю.
Юхан перевел дыхание.
— Ну так вот. Пришел он в ресторан вместе со своими новыми друзьями, и один молодой человек заявил, что хочет заказать «Шевр». Тогда мой сын Андреас улыбнулся и сказал: «Этот сыр называется „Шевре́“, с ударением на последний слог. „Е“ на конце будет с аксаном. Вот так». Он сложил губы, словно для поцелуя, и немного приподнял руку. «„Шевре́“! Это ведь так просто, не правда ли?» Ему никто не возразил. Никто не сказал, что «е» в конце слова не произносится. Они позволили ему продолжить, они ему льстили, выказывали к нему интерес, вызвали на откровенность. Спросили, говорит ли он по-французски, и Андреас ответил, что да, мол, немножко говорит. Не то чтобы очень хорошо, но oui, oui, разумеется, ответил он и поднял бокал. Тогда, возможно, он читал произведения пока что недооцененного французского писателя Марселя Бавиана, чьи новеллы вот-вот получат широкое признание? Этот вопрос задала ему одна молодая женщина. Конечно же Андреас читал Марселя Бавиана. С большим удовольствием. Особенно новеллы. Они достойны подражания: такие строгие и вместе с тем насыщенные, по части языка им многое можно поставить в упрек, но эти новеллы целиком и полностью направлены на больные места читателя.
