С возрастом я и истории рассказывать перестал. Я возвращаюсь в свой пустой дом. Иду через луга, огромные пустые пространства, нагромождения расколотых камней. Ветер дует так сильно, что дождь горизонтально хлещет мне в лицо, в грудь.
Насквозь промокшие дикие собаки идут за мной по пятам. Две большие черные ведут себя угрожающе. Я вижу их алые десны и клыки. Мелкие палево-желтые жмутся к моим ногам. Они ворчат или рычат. Покусывают мне икры. Это вовсе не игра. Я прекрасно вижу, что они что-то задумали. Лениво поколачиваю их палкой, но вскоре, равнодушный к их укусам настолько же, насколько нечувствителен к холоду, сдаюсь.
Меня все равно никто не ждет.
Эпилог
Дети провели ночь, прижавшись друг к другу, в большом дупле. Занялся день, но в подлеске по-прежнему было темно. Вокруг поскрипывали ветки. Брат и сестра протерли глаза и двинулись наугад. Выбравшись из леса, они оказались на равнине, где кипела битва. Сверкало оружие, раздавались крики. Люди резали друг друга.
И вот тогда дети, держась за руки, пошли через поле боя, такие крохотные среди всех этих титанов, чьи десять тысяч вооруженных рук вращались вокруг шлемов и голов. Каким чудом им удавалось не попасть под удар? Они шли напрямик, и смертельные взмахи их не задевали, и пули в них не попадали. Когда дети переступали через тела и огибали горы трупов, казалось, что они невидимы, сделаны из того же вещества, что и сны.
Вот так они, целые и невредимые, добрались до другого края равнины, но резня пробудила в них постыдные желания. Мальчик подобрал с земли упавшую саблю, хвастливо ею замахнулся и стал неуклюжее рубить умирающих, попадавшихся на ею пути, Он выпустил руку сестренки, и та теперь наклонялась над мертвыми, чтобы их обобрать. Вскоре дети шли нагруженные драгоценностями и кинжалами. Однако, удалившись от поля битвы, они беспечно побросали в заросли собранные золото и сталь.
Они вновь погрузились в глубокий лесной покой. Потом шли через песчаные равнины и усыпанные цветами луга. Добрались до ручья, напились из него, смыли покрывшую ноги до щиколоток корку кровавой грязи. Война, казалось, отдалилась. Пели птицы, гудели насекомые. Дети заметили, что идут уже среди полей, огородов и безупречно ухоженных садов.
Они пришли в деревню с нарядными домиками, которые война невероятным образом пощадила. Люди здесь косили, рвали фрукты, собирали овощи или попросту болтали и смеялись.
Эта деревня лежала у подножия горы, поросшей ельником, но крутые, обрывистые тропинки давали возможность подняться по окрестным склонам. Пока дети приближались к главной площади, Жители деревни приветливо и ласково махали им руками. Казалось, все прекрасно их знают, да и им самим показалось, что они все здесь узнают!
Все выглядело родным — каждое окошко с белыми занавесками, каждая скамья под липами, и голоса, и лица — все! Разумеется — ведь это была их деревня! В теплом воздухе плыли ароматы жаркого и похлебки. Они услышали, что их окликают по имени. Значит, никого не встревожило их отсутствие. Никого не пугала близость боев. Никто не думал, что дети пропали, никто не считал их погибшими. На них поглядывали рассеянно, словно они никогда не покидали этого мирного края. А вот у прачечной под открытым небом стоит их мать, она улыбается им и, подняв валек, вновь принимается за дело.
Солнце заходит. Дети привычно свернули во двор своего дома и узнали отца — его фигура с косой на плече вырисовывалась на фоне красного неба. Знакомая тень протянулась в сумерках. Костлявые руки снимали бесконечно длинную рукоятку, а треугольное лезвие торчало застывшим вымпелом. Но это был их отец, вернувшийся домой после целого дня работы в поле, это было его лицо с резкими чертами.
Значит, их деревня не сгорела? Их семья не убита? И они не кружили в ночи? Не встречали людоеда, ведьму и рыцаря, за которым следовали Дьявол и Смерть? А война им приснилась — или они просто выдумали ее от предвечерней скуки?
В кухне мирно томилась на маленьком огне похлебка, от чугунка шел запах кервеля и солонины. Собака потерлась о ноги, потом вернулась на прежнее место у очага. Усталый отец повесил косу на торчащий из стены длинный гвоздь, потом поиграл с собакой. Вскоре вся семья собралась за столом. Похлебка была очень вкусной.
— Дети, вы знаете, что завтра праздничный день? — спросил отец, покручивая усы. — Мы пойдем к берегу Черного озера. Устроим пикник у родника на поляне. Завтра будет чудесная погода!
Мать вытирала руки о передник и радовалась, глядя на семью, собравшуюся вместе, на опустевший, до последней капли вычерпанный чугунок, на огонь в очаге и ночь в прямоугольнике окна. Она уже предвкушала, как завтра темная лесная дорога выведет их на залитую солнцем поляну. Она понесет полную еды корзину. Следом за ней, чуть отстав, пойдет ее дорогой муж, держа в загрубевших руках ручонку сына и ручонку дочери. Завтра. Еще один мирный день. Еще один счастливый день.
Потом все легли спать. И уснули. И спали глубоким сном.
Но посреди ночи их внезапно разбудил ужасный шум: коса, которую отец повесил на гвоздь, вбитый в каменную стену, с грохотом упала на пол. Она лежала на холодных плитах, чуть приподняв угрожающее лезвие.
Раздосадованный отец повесил ее на место. Все снова уснули. Но часом позже коса опять упала, от ее металлического лязга кровь стыла в удилах. Отец не спеша поднялся, с озабоченным видом пошел вешать косу. На этот раз она сорваться не должна была. И снова все уснули, но сон их на этот раз был беспокойным. Часом позже коса упала в третий раз, и лезвие, ударившись о пол, долго дрожало и зловеще ныло.
— Оставь, пусть лежит, где лежит! — сказала мать.
Но никто не мог уснуть, и отец в третий раз пошел вешать косу на место. Теперь каждый ждал в темноте. Каждый ждал, затаив дыхание.
Прошел час. Коса упала. Никто уже не посмел выбраться из постели. Никто не мог забыть эту лежащую поперек кухни косу, чье лезвие еще дрожало в непроглядной ночи.
Отец нашел в себе смелость встать в последний раз. Он наклонился, чтобы подобрать косу, но руки у него дрожали. Он повесил ее как можно лучше, но знал, что напрасно старается. Коса упала снова с оглушительным грохотом.
Полная темнота. Далекий рассвет. Окаменевшие тела.
И только большая коса казалась Живой, и каждый слышал, как ее злобное лезвие шелестит в темноте.
