Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
— Будь осторожен! Возможно, твое вечное отлучение не будет таким уж абсолютным. Вполне вероятно, что тебе не удастся получить такой роскоши — быть неевреем в глазах других. Барух, что ты знаешь о limpiezas de sangre?
— Об иберийских «законах о чистоте крови»? Не слишком много, кроме того, что Испания ввела их, чтобы воспрепятствовать евреям заполучить большую власть.
— Отец рассказывал мне, что им положил начало Торквемада, Великий инквизитор, который двести лет назад убедил королеву Изабеллу в том, что еврейская зараза остается в крови, несмотря на обращение в христианство. Поскольку сам Торквемада имел еврейских предков в четвертом колене, он установил границу «законов о чистоте крови», которая учитывает лишь три последних поколения. Таким образом, недавние конверсо или даже те семьи, что были обращены два или три поколения назад, оставались под постоянным подозрением, и им запрещены многие занятия — в церкви, в армии, во многих гильдиях и на гражданской службе.
— Очевидно, ложные воззрения, такие, как эти «три, но не четыре поколения», явно изобретены для удобства их изобретателя. Как и нищие на этой земле, ложные воззрения всегда пребудут с нами, и я лично ничего не могу с этим поделать. Я сейчас стараюсь заботиться только о тех вещах, которые зависят от меня.
— Например?
— Думаю, я по-настоящему властен лишь в одном — в развитии своего понимания.
— Бенто, у меня есть огромное желание сказать тебе кое-что — что, я знаю, невозможно сделать.
— Но ведь сказать-то ты можешь?
— Я полагаю, что это невозможно — но я хочу пойти с тобой! Ты мыслишь о великом, и у тебя будут еще более великие мысли. Я хочу следовать за тобой, быть твоим учеником, твоим слугой, делить с тобой твои занятия, переписывать твои рукописи, сделать твою жизнь легче!
Бенто немного помолчал. Улыбнулся, потом покачал головой:
— То, что ты говоришь, приятно и даже соблазнительно. Позволь ответить тебе как с внутренней, так и с внешней точки зрения. Сначала о внутренней. Хотя я желаю одинокой жизни и настаиваю на ней, чтобы предаваться моей медитации, я ощущаю, что другая часть меня стремится к близости. Порой я скатываюсь в невыразимо сильную жажду прежнего чувства — когда меня холила и поддерживала любящая семья; и эта часть меня — страждущая часть — с радостью воспринимает твое пожелание и подстрекает принять тебя и ответить тебе: «Да, да, да!» Одновременно та, первая, моя ипостась, более сильная и высшая, требует свободы. Мне очень больно оттого, что прошлое кануло и уже никогда не вернется. Больно думать, что все те, кто лелеял меня, мертвы, — и я ненавижу эту боль, которая заковывает меня в кандалы и не дает двигаться вперед. Я не могу повлиять на прошлые события, но я решил избегать сильных привязанностей в будущем. Я никогда больше не поддамся детскому желанию быть окруженным заботой. Ты понимаешь?
— Да — и слишком хорошо.
— Это о внутренней стороне. Теперь о внешней. Я так понимаю, что слово «невозможно» относится к невозможности для тебя покинуть своих родных. Окажись я на твоем месте, я бы тоже счел это невозможным. Мне и самому довольно трудно расстаться со своим младшим братом. У моей сестры есть собственная семья, и за нее я меньше беспокоюсь. Но, Франку, не только семья мешает тебе присоединиться ко мне. Есть и другие препятствия. Всего несколько минут назад ты сказал, что не можешь представить себе жизнь без общины. Однако мой путь — это путь одиночества, где не нужна никакая община и никакое общество, кроме абсолютной погруженности в Бога. Я никогда не женюсь. Пусть даже я и хотел бы жениться — это было бы невозможно. В качестве одинокого чудака я смогу жить без «приписки» к определенной религии. Но очень сомнительно, чтобы даже Голландия, самая терпимая страна в мире, позволила бы жить вне религиозной общины супругам и воспитывать детей. И еще: в моей одинокой жизни не будет ни дядьев, ни кузенов, ни семейных праздников, ни пасхальных пиршеств, ни Рош-Хашана[97]. Только одиночество.
— Я понимаю, Бенто. Я понимаю, что я более общителен, чем ты, и, вероятно, нужд у меня тоже больше. Я восхищаюсь твоей необыкновенной самодостаточностью! Похоже, тебе никто не нужен.
— Мне столько раз это говорили, что я и сам начинаю в это верить. Дело не в том, что мне не нравится компания других людей — в данный момент, Франку, я наслаждаюсь нашим разговором. Притом ты прав: общение для меня — не самое главное. Или, по крайней мере, оно не так важно для меня, как для других. Я помню, как огорчались мои брат и сестра, когда их не приглашали на какой-нибудь праздник к их друзьям. На меня такие вещи никогда не производили ни малейшего впечатления.
— Да, — Франку кивнул, — это верно, я не смог бы жить так, как ты. Мне это действительно чуждо. Но, Бенто, подумай о другом моем возможном выборе. Ведь я — человек, который разделяет столь многие твои сомнения и твое стремление жить без предрассудков — и все же я обречен сидеть в синагоге, молясь Богу, который меня не слышит, следовать глупым ритуалам — жить лицемером, принимая бессмысленную жизнь. Вот ведь что мне остается! И что — в этом заключается вся жизнь? Не придется ли мне ощущать свое одиночество даже посреди толпы людей?
— Нет, Франку, все не так мрачно. Я уже довольно давно наблюдаю за этой общиной, и для тебя должен найтись способ жить здесь. Конверсо из Португалии и Испании каждый день прибывают в Амстердам — и многие действительно очень хотят вернуться к еврейским корням своих предков. Поскольку ни у кого из них нет иудейского образования, они должны начинать учить иврит и еврейский закон так, как если бы они были детьми, и рабби Мортейра трудится день и ночь, чтобы вернуть их в лоно иудаизма. Многие превзойдут его и станут еще религиознее, чем рабби, но, поверь мне, будут и другие, подобные тебе, которые из-за навязанного им обращения в христианство перестали быть рабами всякой религии и присоединяются к еврейской общине без особого религиозного пыла. Ты найдешь их, если будешь искать, Франку.
— Но все это притворство и лицемерие…
— Давай я расскажу тебе об идеях Эпикура — мудрого древнегреческого мыслителя. Он верил, как и подобает всякому рационально мыслящему человеку, что загробного мира не существует и что нам следует проводить нашу единственную жизнь настолько мирно и радостно, насколько возможно. Какова цель жизни? Он отвечал, что нам следует стремиться к атараксии, что можно перевести как «спокойствие» или «свобода от эмоциональных страданий». Эпикур полагал, что человек мудрый имеет мало нужд и их легко удовлетворить, а люди с неутолимой жаждой власти или богатства — каков, вероятно, твой дядя — никогда не достигают умиротворения (атараксии), ибо одни желания всегда порождают другие. Чем больше у тебя желаний, тем более они властвуют над тобой. Так вот, когда думаешь о том, как тебе жить здесь — думай о достижении атараксии. Встраивайся в ту часть общины, которая оказывает на тебя наименьшее давление. Женись на девушке, чьи чувства сродни твоим, — ты найдешь немало конверсо, которые, подобно тебе, будут придерживаться иудаизма только ради удобства и утешения, ради принадлежности к общине. А если остальная часть общины несколько раз в год проходит через ритуал общей молитвы, то молись вместе с ними, зная, что делаешь это только ради атараксии, ради того, чтобы избежать возмущения и неприятностей из-за своего неучастия в их жизни.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
