Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
К ней уже приходилось вызывать «скорую помощь», но не из-за сердца, а из-за нездоровой от юности печени.
Но на мое предложение усадить ее на все тот же школьный бордюр, от которого мы еще не весьма удалились, а самому подбежать в курортную поликлинику, которая находилась буквально в нескольких десятках метрах от нас, – и пригласить оттуда врача, мама отозвалась резким и поразившим меня ледяной своей серьезностью отказом.
– Нет; никуда не ходи; постой спокойно; сейчас у меня всё пройдет; я просто перегрелась.
– Мама! Да когда же ты могла? Мы же даже на пляже еще не были…
– Молчи! – с гневом прикрикнула она. И повторила трижды: – Молчи; молчи; молчи.
Я не то чтобы оробел, но, скорее, растерялся. И чтобы, как я полагал, отвлечь и развеселить ее, решил засмеяться:
– Ты, мама, чудачка, – в нашем семейном обиходе часто употреблялось это южное выраженьице. – Отдала старому пьянице наши деньги на мороженое и еще говоришь, что ему двадцать лет.
– Мол-чи-и!!! – на этот раз тихо, но с настоящим исступлением вновь потребовала мама. – Замолчи совсем. Ничего не говори, ничего не спрашивай. Или я сейчас уйду, а тебя оставлю. Прямо здесь.
– Но ты же плохо себя чувствуешь…
– А значит, я сейчас умру, – перебила меня мама. – Хочешь? Вот прямо здесь упаду и умру. Сразу умру. Хочешь?!
Я онемел от никогда не испытанного прежде страха.
Но мама уже пришла в себя; что-то в очертаниях и окраске ее лица переменилось к прежнему; улыбаясь, она наклонилась ко мне и громко поцеловала в самое ухо.
– Страшно, а? Страшно? – При этих ее словах мы уже оба смеялись. – Всё. Я выздоровела. Быстро пошли искупаемся – и домой завтракать. Тетя Лара (двоюродная; в далеком прошлом – известная на побережье красотка) уже помидоры с огурцами режет для салата.
Фотографии пионервожатого я не видел – т. е. мне на него никогда не указывали. Предположительно, что на самых ранних снимках он присутствовал на заднем плане – среди прочих сухощавых мускулистых молодчиков, обнаженных до пояса либо в белых «соколках». Во всяком случае, повторюсь, ни он для мамы, ни мама для него ни при каких условиях не могли быть узнаваемыми. Но там и не произошло ни единовременного, ни последовательного узнавания – не только как церемонии, процедуры, но и как события, сколь угодно «компактного». Я оказался свидетелем того, как вследствие какой-то ничтожной неисправности, «заскока» в работе темпоральной системы на одном из ее участков произошел своего рода сбой, отчего постулируемое временное «расстояние», накопившееся между данными двумя индивидуумами, резко сократилось (я сознательно определяю произошедшее так, будто бы вместе с Шопенгауэром поддерживаю нелепый миф о «равномерности течения времени во всех головах»; это делается мною исключительно для удобства изложения). Важно отметить, что, судя по всему, оно не исчезло совсем, но именно уменьшилось: от «объективных» тридцати лет – до «субъективных» мгновений. Нам возразят, что напрасно-де субъективное и объективное заключены здесь в кавычки. Со временем ничего не стряслось, а вот в пропитанных ядовитым алкоголем нейронах бывшего физкультурника произошло нечто инволюционное, возможно, из области ретроградной амнезии, когда осознание настоящего путается, а прошлое, напротив, помнится в мельчайших деталях и т. п. В таком состоянии позволительно допустить до сих пор не классифицированное патологическое обострение чувства прошлого, феноменального внимания к нему, что и позволило больному мгновенно узнать одну из своих пионерок, вспомнить ее фамилию и т. д. При этом самого себя в настоящем он «не забыл» и потому обратился к прохожей немолодой даме с естественной в его настоящем положении просьбой (т. е. исходя из настоящего времени). В свою очередь, сознание дамы, в этот период также всецело ориентированное на прошлое, можно сказать, поглощенное им, оказалось способным признать в старом алкоголике своего давнишнего веселого вожака. Признать – т. е. принять это знание. Но откуда оно явилось к ней? Нельзя исключить и вероятность своеобразной суггестии, прямого эмоционального и даже психического (телепатического) контакта – ведь, в конце концов, мы всё еще недостаточно осведомлены о происходящих в мозгу процессах.
Я, конечно, готов допустить, что самих себя мы знаем еще хуже, чем природу времени, но без малейшего колебания оставляю закавыченными «субъективное» и «объективное»: ничто не дает нам оснований считать, будто о времени мы знаем все же достаточно, чтобы безоговорочно отнести описанный мною случай темпорального короткого замыкания – к области психиатрии.
То, что мама, окруженная, т. с., вещественными, материальными феноменами милого ей прошлого, оказалась способной взойти в него – и встретиться там с тогдашним своим знакомцем, вполне может сойти за бродячий сюжет множества фантастических повестей. Впрочем, позвал ее в это прошлое – пионервожатый, явившийся, таким образом, инициатором встречи; он узнал ее – и она ответила ему; в этом и заключается некоторое своеобразие явленного нам сюжета.
И все же я склонен считать, что зачинщицей была именно моя мама: она находилась в состоянии невысказанной отчаянной просьбы – просьбы о воссоздании того парадиза, эдемского курортного парка, частью которого она некогда была; сегодня мне это внятно. И просьба-мольба ее была исполнена на уровне «объективном», пространственном. В пределах этого совсем небольшого участка случайно оказался мой тезка – пропащий физкультурник. Кстати, случайно ли? Или в горьком умилении утренней похмелюги, когда в мозгах ни с того ни с сего загорается ослепительный и безнадежный свет понимания: неужели это всё? – Да, всё. А что ж мне теперь делать-то? – А ничего, – загорается, но сейчас же и гаснет, – бедняга с нисколько не меньшею, чем когдатошняя юная его пионерка, со всею силою пожелал и взмолился: «Раю мой, раю…» – и его мольба была признана достаточной, чтобы ему перепала хотя бы эта мамина трешка?
Пусть так. Но в моем предварительном знании о времени было и еще нечто, особенно противящееся пересказу. Поскольку время есть явление тварное , постольку не исключается, что оно может иметь и определенный плотский облик. Эта плоть времени, даже будучи, как правило, невидимой для нас, вероятно, оказывает свое прямое воздействие на те физические/тварные же объекты, с которыми мы находимся в соприкосновении. Тем самым время дает себя увидеть как таковое. Мы же приписываем времени воздействие исключительно косвенное – т. е. убеждены, что наблюдаем его, видя, например, старение, превращение в прах либо, напротив, расцвет, созревание и тому под. Доказательства того, что все эти перемены происходят под действием фактора времени, связаны с ним – отсутствуют. Мы лишь допускаем (по взаимной договоренности), что именно время, мол, наложило свою печать на это человеческое лицо, на это здание, на эти его подгнившие, изрезанные ножами подростков лестничные перила. Откуда мы это взяли? А ниоткуда. Из всё того же произвольного допущения, что время идет, движется и мы движемся в нем / вместе с ним, а наблюдаемые нами перемены есть признаки работы/движения времени.
Я всегда хотел увидеть время.
Заботясь о моем образовании, мама не раз приводила меня в краеведческий музей, где обращала мое внимание на битые глиняные горшки, каменные наконечники стрел и проржавевшие остатки железных орудий. Там были, конечно, и более привлекательные предметы вроде мечей с узорными рукоятями, крупных золотых гребешков с украшениями в виде столкнувшихся лбами косматых чудовищ, выпуклых элементов рыцарских панцирей с кружевной чернью.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
