Проводник замолчал, преодолевая обвал и прыгая с камня на камень. Болезненно морщась, заговорил снова:
— Когда я крушил тех надсмотрщиков, во мне словно поселился опустошающий вихрь, и никак не удавалось утолить жажду убийства. Тогда я ушел, чтоб ненароком не зацепить тех, с кем годы мешал кровавый пот. На суше я недолго прожил в Элроне, ушел на восток и года два примыкал то к одному, то к другому отряду, нигде не задерживаясь надолго. Многие обзывали меня Упырем и подозревали в служении Йоттею. Всемилостивые Боги! Они и не подозревали, НАСКОЛЬКО были верны их слова! Я был почти безумен, реки крови не утолили бы мою жажду, я уничтожал любого, вставшего на моем пути…
Король еле поспевал за ускоряющим шаги Эй-Эйем, с недоверием и ужасом выслушивая страшное признание. А проводник, словно ничего вокруг не замечая, вышагивал по раздавшейся в стороны тропе и криво усмехался. В его глазах плавился лед, по лицу злобными трещинами плыли жестокие складки, напомнившие Денхольму давний сон.
— А потом, в одну не самую спокойную ночь, за мной пришла Вешшу. Я бился как проклятый и сумел устоять. Больно даже вспоминать о том, чего мне это стоило. Я устоял. Но с этой минуты, минуты призрачного торжества, ко мне стали слетаться призраки тех, чью жизненную Нить обрубил мой безжалостный меч. Они просто стояли вокруг меня и смотрели, но это было страшно. Это страшно до сих пор, господин. Я изменился. Меня стали избегать даже шлюхи[12]из тех, кто соглашался за звонкую монету стерпеть мое уродство. Я кричал во сне и метался по кровати. Я делался невменяемым… Тогда я ушел из обжитых земель и три месяца прожил в пустыне, на воде и горохе. Не помогло. А в одиночестве стало еще страшнее…
Эй-Эй замолчал, переводя дыхание, лицо его смягчилось, блуждающий взгляд перескакивал с одного пика на другой, нигде подолгу не задерживаясь, в бесцветных глазах не отражалось ничего, кроме застарелой тоски.
— Я стал целителем. Не ахти каким, в меру слабых сил. Но без тени сомнения входил в объятые чумой города во искупление моих грехов. Меня гнали, не давая осесть на месте, — недоучку, сующего нос в чужие дела. И я перестал лечить так же, как перестал убивать…
— И начал пить? — решился спросить король.
— Не сразу, — задумчиво протянул проводник. — Но когда начал, мне полегчало. Я дал себе зарок: не убивать даже ради защиты собственной жизни. Только крайние обстоятельства могут заставить меня взять в руки меч… Может быть, это не выход. И вы правы… Наверное, я действительно трус, господин…
— Но тогда, у гномьей сторожки… Что там случилось на самом деле, Эйви-Эйви? — не слишком надеясь на ответ, но не желая упустить столь неожиданный приступ откровенности, заинтересовался Денхольм.
— Тогда? — Эй-Эй пожал плечами с самым безразличным видом. — Я защищал дверь, не нападая на людей. Потом появился некто в черном, и пока я прикидывал, не шарахнуть ли его заклятием посильнее, закинул меня на дерево, словно я был набит сухими листьями. А затем перерезал всю свору, словно вырубил камышовые заросли. Это сильный боец, господин, а я так и не понял, что ему нужно.
— Тебе приходилось подрабатывать наемным убийцей? — спросил вдруг не в меру молчаливый Санди.
— Нет, — быстро ответил проводник. — Я не разменивал свое мастерство на чужие деньги.
— А ты когда-нибудь любил?..
И король увидел, как бешеная ярость, дремавшая в Эйви-Эйви, прорывается наружу, и Санди не успевает увернуться от жестокого удара, и летит с вырванным горлом, отброшенный мощной окровавленной рукой…
Он закричал, обнажая меч, готовый биться насмерть, погибнуть, но отомстить… Кто-то хватал его за руки, удерживая, не пуская. Он отбивался и рычал от бессильной злобы, посылая проклятия, плюя в искривленные презрительной усмешкой губы того, кто выучил когда-то мальчишку, убившего Йоркхельда.
Прав был брат: убивать не обязательно оружием. И совсем не обязательно своими руками!
Но каждый Учитель должен отвечать за деяния учеников.
Должен!
Должен…
— Ххай! — выдохнул проводник, делая резкий выпад.
И Денхольм не успел увернуться от удара окровавленной змеи… Мир закружился, теряя четкость линий, краски поблекли и потекли. Король обмяк и перестал сопротивляться, проваливаясь в неизвестность…
— Слушай, он у тебя всегда такой бешеный?
— Странное что-то с ним творится. Может, правда свихнулся? Ты, часом, не переборщил?
— В самый раз…
Звуки то приближались, то удалялись, словно его раскачивал гигантский маятник. Голоса были смутно знакомы, мозг различал слова, но отказывался улавливать смысл. Потом на него обрушилась ставшая привычной горечь, и мир вернулся. Король открыл глаза и увидел обеспокоенное лицо Санди. И снова закрыл глаза.
— Я уже умер? — пробормотал он. — Хорошо, что все наконец закончилось. Спасибо Йоттею, мы и после смерти вместе.
— Точно свихнулся, — уныло констатировал шут. — Хей, куманек! Все живы пока. И двое из нас точно здоровы.
Денхольм открыл глаза и недоверчиво огляделся. Наткнувшись взглядом на проводника, непроизвольно дернулся:
— Убийца! — прошипел он сквозь зубы и схватился за меч.
— Эге! — живо вскочил на ноги Эй-Эй. — Похоже, опять начинается!
— Если он кого и убил, братец, так то дело прошлое, — запричитал ему на ухо шут. — Не принимай ты это так близко к сердцу!
— Прошлое?! — заорал король, пытаясь подняться. — Только что он убил Санди! Санди, понимаешь, моего друга Санди!!!
— А я тогда… кто? — от растерянности шут отпустил рвущегося Денхольма и озадаченно почесал затылок.
Воспользовавшись его замешательством, король вцепился в глотку онемевшего под нелепостью обвинения Эйви-Эйви.
Попытался вцепиться.
Он так и не уловил стремительного рывка, но его пальцы схватили воздух и немного снега с потревоженной скалы. Резко обернувшись, Денхольм заметил подонка, трусливо прячущегося за чью-то вроде бы знакомую спину…
