Книга Отягощенные злом. Законы войны - Александр Афанасьев

Сознание вернулось не сразу — повторный удар по голове дал о себе знать, обновлять раз за разом — скверное дело. Первой вернулась боль. Ослепительно-острая — и такая яркая, что слезы покатились из глаз…

В следующую секунду — а может, и не секунду — его вдруг накрыло волной, и он почувствовал, что тонет, судорожно закашлялся. Но волна отхлынула так же быстро, как и нахлынула, — и он понял, что его просто окатили ведром ледяной воды…

От холода и мокрой одежды он почувствовал себя жалким и уставшим. Это тоже метод подготовки к допросу — мокрая одежда создает дискомфорт.

Он проморгался. Руки были связаны.

Помещение. Что-то, подготовленное для допросов, — гладкие стены, не видно окна. Как тюремная камера, только размером намного больше. В разы больше.

Откуда-то сверху светит свет. Лампочка, обычная, накаливания, не световой кристалл, старая…

Руки закованы, точнее не закованы, а связаны одноразовыми пластиковыми наручниками. Пальцы затекли, но еще что-то чувствуют…

Он повернул голову, почувствовав, что справа кто-то есть.

Есть…

Двое. Один — в форме полицейского спецназа без знаков различия, в руках — автомат с прицелом «Кобра», устаревшим, но для полицейской работы приемлемым, передняя рукоятка — значит, учили совсем недавно, новая школа. В маске. Видна борода — это не скроешь. Короткая, окладистая.

Второй. Бритый наголо здоровяк, прищуренные глаза, а может, и монголоидная кровь. Роста выше среднего, видно, что крепкий. Камуфляж «Серый волк», видна белая футболка — уставная, пехотная. Зато цепочка на шее и еще одна — вокруг запястья, совершенно неуставные. Похоже, на одной из них — личный жетон армейского образца. Черные очки — дужкой зацеплены за нагрудный карман. Справа утолщение — пистолет.

Скорее всего, афганец. Возможно, с хазарейской кровью. Здесь не любят полукровок, полукровка всегда изгой, его не примет ни один, ни другой народ. Когда здесь был король — многие полукровки шли к нему на службу, превращаясь в настоящих палачей своего народа. Немало их на службе и сейчас — теперь уже на русской службе. Народ не переделать, по крайней мере — не за десять лет.

Маски нет. А это значит, что он наверняка не выйдет отсюда.

Твари…

Он вдруг вспомнил все. Все, до последнего. И то, как он уехал от Эммы, и то, как он выпутался из всей этой истории в первый раз. И то, как они поехали проверять квартиру Эммы вместе с Арабом, и огненный шар «Шмеля», врезающийся в стекло, и вспышку в квартире, рвущийся из окон огонь, и напавших на них полицейских во дворе…

Таков афганский народ. Они готовы кидать камни в тех, кто их спасает…

Эмма…

После «Шмеля» выживших не бывает…

Допрашивающий подошел ближе. Присел на край стола, чтобы допрашиваемый был вынужден смотреть вверх и вбок, тоже неудобная, некомфортная поза, вдобавок создающая подчиненность при доминировании следователя. У нас учился, с…а.

— Кто ты такой? — спросил следователь. — Ты говоришь по-русски?

— А-гр-х…

Аскер бросился на него прямо через стол, со связанными руками, намереваясь вцепиться зубами в эту проклятую шею, и грызть, грызть, пока соленая кровь не хлынет в рот. Следователь успел лишь повернуться, но и этого хватило. Он вцепился зубами во что-то, следователь вскочил — и он упал на стол, а со стола — на пол. Подскочивший боевик — а реакция-то у него хреновенькая — изо всей силы ударил его прикладом автомата, метил в голову, но попал в плечо. Потом начал со злобой пинать ногами…

— Даризим[74]! — приказал опомнившийся следователь. — Даризим!

Боевик нехотя отошел.

— Ага коферда[75]! — сказал он, и голос его буквально сочился ненавистью.

— Чап ша[76]!

Следователь обогнул стол. Аскер так и был привязан к стулу с помощью пластиковых наручников, это не дало ему возможности нормально напасть. Проявив недюжинную силу, следователь поставил стул на место.

Аскер тяжело дышал. Было больно, но он приказал себе не думать о боли. Раз больно — значит, ты еще жив. Так его учили…

— Кто ты такой, русский? — прозвучал голос из-за спины. — Кто тебя послал против нас? На кого ты работаешь?

Аскер молчал. Он вдруг понял, что такое настоящая ненависть. Ненависть, побуждаясь которой надевают пояс шахида и подрывают себя в толпе. Ненависть, ради которой уходят в безнадежный бой…

Они — предатели, убийцы. Они отняли у него женщину, возможно, единственную, с кем он смог бы создать настоящую семью. У него больше ничего нет, кроме ненависти.

На стол шлепнулась карточка.

— Это твоя карточка?

Аскер молчал. Следователь ударил его по затылку, боль взорвалась вспышкой «Шмеля» в замкнутом пространстве черепной коробки — но он сдержался, только тяжело задышал.

— Здесь написано, что ты прикомандирован к оперативной группе Генштаба, офицер-инспектор[77]. Но я никогда тебя не видел во дворце, хотя сам там бываю регулярно. Мы проверили твою карточку через терминал — ты проходил в здание только три раза, три раза за все время, пока ты здесь находишься. Ты никакой не советник, верно?

Аскер молчал. Даже в таком состоянии он подметил прокол — как быстро его раскололи. Действительно, в здании Оперативной группы ГШ, бывшем здании Министерства обороны Королевства Афганистан, установлена пропускная система. Заходишь — прокатываешь карточку. Выходишь — опять прокатываешь карточку. Достаточно было влезть в систему, посмотреть, сколько раз он проходил в здание, — и его легенде конец: всего три раза за несколько месяцев. С другой стороны — кто мог бы подумать, что те, кто будет его колоть, имеют доступ к закрытой компьютерной сети Военного министерства?

— Никакой не советник, верно? Ты из спецназа? Нет, хотя и похож на них. Потому что я знаю всех, кто из спецназа. Ты не из них, верно, хотя и похож на спецназовца. Кто ты такой?

Еще один удар. Следователь больше не решался подходить к нему спереди — и Аскер вдруг понял одну простую вещь — что он боится его. Даже связанного — боится. И этот, который с автоматом, он тоже его боится, потому так и злобствует. Они боятся его даже связанного. Слава о «русских шайтанах», прикидывающихся афганцами и умеющих видеть ночью, гремит по всему региону. И это хорошо.