Мало-помалу ко мне частично вернулась ясность мысли, но особого облегчения это не принесло. Иногда Каррерас откладывал проверку на несколько часов, это верно, но сегодня он никак не мог этого сделать по той простой причине, что в этом случае проверка потеряла бы всякий смысл. До нашего рандеву с «Тикондерогой» оставалось не больше трех часов, и проверка нужна ему была немедленно. Едва ли его могло смутить то обстоятельство, что придется среди ночи будить больного человека. Можно поручиться, что через десять, от силы пятнадцать минут после получения сообщения он появится в лазарете. И обнаружит, что его штурман удрал. Обнаружит, что дверь заперта изнутри, обнаружит Макдональда с пистолетом в руке. У Макдональда был всего лишь пистолет с единственной обоймой, Каррерас мог созвать сорок молодцов с автоматами. У сражения в лазарете мог быть только один исход, вполне определенный, весьма скорый и совершенно непоправимый. Я до жути ясно представил себе бешено стучащие автоматы, заливающие лазарет свинцом. Макдональда и Сьюзен, Буллена и Марстона — усилием воли я выгнал эту мысль из головы. Здесь нас ожидало поражение.
После того, как радист уйдет из рубки, если мне удастся проскользнуть внутрь, если мне удастся передать радиограмму, сколько в итоге у меня останется времени, чтобы вернуться в лазарет? Десять минут, никак не больше, скажем семь или восемь минут на то, чтобы незаметно добраться до левого борта, где у меня к стойке было привязано три троса, завязать один у себя на поясе, ухватиться за второй, подать сигнал боцману, спуститься в воду и проделать, по возможности не утонув, обратный путь в лазарет. Десять минут? Восемь? Я понимал, что и в два раза больше времени мне не хватит. Героическое плавание от лазарета к корме едва меня не доконало, а обратный путь, против потока набегающей воды, обещал быть вдвое труднее. Восемь минут? Все шансы были за то, что я вообще туда не доберусь.
А может заняться радистом? Я мог его убить, когда он будет выходить из рубки. Безрассудства у меня было достаточно, чтобы решиться на любой шаг, а отчаянность давала определенные шансы на успех. Даже при наличии часовых вокруг. Таким образом, Каррерас никогда не получит этого сообщения. Но он будет его ждать. Наверняка. Его очень волнует эта последняя проверка, он обязательно пошлет кого-нибудь выяснить причину задержки, и если этот кто-то обнаружит, что радист убит или пропал, возмездие наступит незамедлительно. Охранники, снующие там и сям, огни по всему кораблю, все подозрительные места обшарены. И в том числе, конечно, лазарет. А Макдональд по-прежнему там. С пистолетом.
Был еще путь. Он давал какую-то надежду на успех, но при том очевидном недостатке, что мне пришлось бы оставить привязанными к стойке все три уличающие меня троса. Но это, по крайней мере, еще не гарантия неудачи.
Я нагнулся, нащупал рукой бухту и отрезал кусок фала ножом. Один конец фала завязал булинем у себя на поясе, обмотался длинным, футов на шестьдесят, куском и заткнул второй конец за пояс. Пошарил в карманах и нашел ключ от радиорубки, взятый у покойного Карлоса. Я стоял в темноте под дождем и ждал.
Прошла минута, не больше, и появился радист. Он запер за собой дверь и направился к трапу, ведущему на мостик. Спустя тридцать секунд я уже сидел на только что освобожденном им месте и разыскивал позывной «Тикондероги».
Свое присутствие в рубке скрывать не собирался, то есть свет не гасил. Это могло только вызвать подозрение у любого из часовых, который к удивлению своему услышал бы стук передатчика в темноте.
Я дважды отбил позывной «Тикондероги» и со второго раза получил подтверждение. Один из подставных радистов Каррераса бдительно нес вахту. Ничего другого, собственно, я и не ожидал.
Радиограмма получилась короткой, внушительное вступление гарантировало ей почтительное обращение: «Срочная, внеочередная, особой важности. Получение немедленно доложить капитану». Я взял на себя смелость подписаться следующим образом: «От министерства транспорта. Вице-адмирал Ричард Ходсон. Начальник отдела морских перевозок». Я погасил свет, открыл дверь и осторожно выглянул наружу. Любознательных слушателей нет, да и вообще никого не видно. Вышел, запер замок и выбросил ключ за борт.
Через тридцать секунд я находился уже на шлюпочной палубе около левого борта и внимательнейшим образом оценивал расстояние вдоль борта от того места, где стоял, до уступа на полубаке. Что-то около тридцати футов. От того же уступа в тридцати футах вперед по борту был иллюминатор лазарета. Если все так, я был сейчас как раз над ним, на три палубы выше. Если же я неправ… Лучше все же, чтобы оказался прав. Проверив узел на поясе, пропустил второй конец троса через плечо шлюпбалки и свесил его за борт. Я как раз собирался начать спуск, когда трос мягко шлепнул о борт где-то внизу и туго натянулся. Кто-то его схватил и теперь тянул из всех сил.
Я перетрусил, но на дальнейших моих действиях это не сказалось. Мною руководила не мысль, а инстинкт самосохранения. Поэтому я не стал состязаться в перетягивании каната, а сжал шлюпбалку в объятиях с такой страстью, которой и не подозревал в себе. Тому, кто захотел бы стянуть меня за борт, пришлось бы выдернуть шлюпбалку из палубы и тащить ее вместе со мной и шлюпкой впридачу. Но пока трос был так натянут, освободиться я не мог. Не было возможности даже отпустить руку, не то что уж развязать узел или вынуть нож.
Натяжение ослабло. Я потянулся к узлу и замер, как только трос натянулся снова. И снова ослаб. Рывок, потом с короткими интервалами еще три. Вместе с облегченным вздохом из меня, похоже было, вышел последний остаток сил. Четыре рывка. Условный сигнал Макдональду, что я возвращаюсь. Уж Арчи Макдональд-то, конечно, все время моего отсутствия держал ушки на макушке. Должно быть, он увидел, услышал, а то и просто почувствовал, как мимо иллюминатора змеей проскользнул трос, и понял, что это могу быть только я. С легким сердцем я перелез через борт и остановился лишь тогда, когда чья-то сильная рука поймала меня за лодыжку. Через пять секунд я стоял в лазарете, на своей земле обетованной.
— Трос! — первым делом скомандовал Макдональду, одновременно развязывая тот, что был у меня на поясе. — Два троса, что привязаны к койке. Прочь их! Выбрось в иллюминатор. — Не прошло и нескольких секунд, как все три троса исчезли в темном жерле иллюминатора. Я закрыл иллюминатор и задернул шторы.
Зажегся свет. Макдональд и Буллен разглядывали меня без особого интереса, каждый с того самого места, где я их оставил. Макдональд потому, что знал: мое благополучное возвращение означало какую-то надежду на успех, и не хотел в этом разувериться. Буллен, убежденный, что я собирался силой захватить мостик, решил: мой способ возвращения означает неудачу, и не хотел меня смущать. Сьюзен и Марстон стояли у двери в амбулаторию и не старались скрыть своего разочарования. Приветствий не последовало.
— Сьюзен, живей печку. На всю катушку. У нас тут после открытого окна как в холодильнике. Каррерас будет здесь с минуты на минуту и первым же делом это заметит. После этого — полотенце мне. Доктор, помогите Макдональду перебраться на свою кровать. Живее, живее! Почему это, кстати, вы и Сьюзен не в постелях? Каррерас может удивиться вашему ночному бдению.
