Информации о пытках, заканчивающихся смертью, я не нашел. Это место, однако, реально существовало и было связано с сексуальным насилием как раз в то самое время, когда были сделаны ваши снимки, а в Европе исчезали люди.
Вполне может быть, что ваша девушка на фотографии была одной из тех, кто исчез.
– Да, но мы никогда не сможем сказать точно.
– А полиция чем-то помогла?
– Нет. Им пока даже не удалось отследить, где могут находиться люди, которых Маккиндлесс и его сообщник продавали в последнее время. Официально дело остается открытым, но неофициально – нет, шансов нет.
– Тогда вы правы. Мы никогда не сможем сказать точно. Возможно, это и к лучшему. Когда ты ни в чем не уверен, остается надежда.
Этими словами он высказал то, во что верил.
У профессора Свитмэна была назначена встреча в другом конце кампуса. Мы вышли вместе и зашагали по темным коридорам. Шаги наши, эхом отдавались в тишине, поселившейся в университете на пасхальных каникулах. Потом мы вышли на солнце, в профессорский сквер, пахнущий гиацинтами. У часовни праздновали свадьбу. Жених был похож на лихого Лохинвара, а невеста – на белое жертвенное животное.
Подхваченное ветром конфетти опустилось на наши плечи, запуталось в темной шевелюре профессора Свитмэна. Мы прошли мимо крытой галереи, где у недавно вывешенных списков экзаменационных оценок беспокойно толпились абитуриенты.
– Новое поколение, – сказал профессор.
– Да. Жизнь продолжается.
Мы подошли к западному корпусу, и наши тени тоже остановились друг перед другом у входа. Я приготовился пожать ему на прощание руку.
– Знаете что? – Профессор вдруг очень непрофессионально покраснел. – Может, как-нибудь посидим вместе, выпьем?
Я взглянул на его застенчивое, умное лицо и не смог отказать напрямую.
– Давайте. Когда я вернусь из Парижа.
Роза словно прочла мои мысли.
– А почему бы тебе не позвонить Раймонду Свитмэну, когда мы вернемся?
– Может быть.
– Позвони. Он хороший человек – Я кашлянул. – В чем дело? Что, слишком хороший для тебя? Ты мог бы легко его очаровать.
Я ничего не ответил. Мы молча прошли мимо кафе, где доброжелательные европейцы потягивали изысканный капуччино. Роза задержалась перед витриной лавчонки, в которых обычно надувают туристов, показывая на балерину Дега.
– Смотри, эта – вполне.
– Слишком приторно. Семь из десяти.
– Ты старый жалкий зануда. Кстати, как поживают Дерек и Анна-Мария?
– Любовь-морковь.
Кажется, мои чувства отразились на лице, поскольку Роза хмыкнула.-
– Не убивайся. Он все равно слишком молод для тебя. С Раймондом тебе, по крайней мере, есть о чем поговорить.
– Мне и с Дереком есть о чем поговорить. Я обратил внимание на другую картину.
«Смерть Марата». Голова революционера откинута назад. Тело кажется бледным на бордовом фоне, рука безжизненно повисла. Заколот кинжалом в собственной ванне, задрапирован мокрыми полотенцами, которые Давид использовал, чтобы замедлить разложение своей мертвой модели. Мы побрели дальше по мощеным улочкам и вскоре оставили центр города позади. Здесь кафе были попроще и победнее, но обаяния в них было намного больше.
– Я прошу прощения за Джеймса.
– Я тоже. Думаю, наши с ним отношения были обречены с самого начала. Ты можешь представить меня, живущей с законом?
– Возможно.
– Ну все равно шансов уже не осталось. Джим не стал писать в своем отчете о нашей с тобой попытке присвоить деньги, но роману конец. Как же я так опростоволосилась – поверить не могу. Ведь мы могли бы просто купаться в деньгах. Как можно быть такой растяпой…
– Мы оба не подарки.
– Значит, плохо кончим.
– Будем надеяться, что нам хоть понравится.
Тут я понял, что мы добрались до цели, и перестал шутить.
Снаружи дом изменился мало, только над дверью появилась неоновая вывеска «Кафе-бар». Ловко обходя столики, навстречу нам поспешил официант и вытянулся перед Розой. Она подарила ему голливудскую улыбку и заказала два бокала вина.
– Ну и как тебе?
Помещение оказалось совсем не таким, какое я ожидал увидеть: светлое дерево и чистые, современные линии – ни намека на малиновые бархатные драпировки и томных куртизанок.
– Даже не знаю. Мурашки по спине не бегут, если ты об этом.
– Что будешь делать?
– Подожди-ка здесь. Я сейчас.
Подвал служил теперь хранилищем пивных бочек и винных бутылок. Там было сыро, как на кладбище. Я вынул ксерокопии снимков и с бьющимся сердцем подошел к кирпичной стене.
Я на ходу старался придумать какую-нибудь отговорку на случай, если меня здесь застукают, но в голову ничего, кроме правды, не приходило. Я надеялся на чудо. Ведь если пытка или убийство все же имели здесь место, должны остаться какие-то следы, память о преступлении. Крик, застывший в воздухе, эхо ушедшего, заключенное в стенах, словно средневековая кафедральная молитва.
Я ничего не заметил. Фотография могла рассказать слишком мало. Возможно, это и есть то самое место, но я не почувствовал, что добрался до истины. Никаких новых доказательств. Я сел на пивную бочку, склонил голову и не стал сдерживать слез.
– Мне же было небезразлично, – прошептал я, – настолько небезразлично, что я даже попробовал разобраться. Прости, я ведь даже не знал, как тебя зовут.
И я понял, что плачу не только по этой девушке на фотографии. Я оплакивал всех жертв, настоящих и будущих. Я еще раз взглянул на снимки, вынул зажигалку и поджег их, уронил на пол, наблюдая, как они корчатся, превращаются в пепел.
Потом затоптал тлеющую бумагу. Я посидел с минуту в надежде, что мне удастся за кого-нибудь помолиться, потом вытер лицо и побрел обратно в бар.
Роза разговаривала с официантом – он предлагал ей попробовать spécialité de la maison.[28]
Я заметил: она слегка разрумянилась, чего уже давно с ней не случалось.
Она задорно склонила голову, уверяя официанта, что подумает над этим предложением.
Вино она уже прикончила. Когда я уходил, мой бокал был почти полон, а сейчас в нем было меньше половины. Я прошел по залу, она подняла голову, и официант учтиво отступил.
– Ты в порядке?
– Да, намного лучше.
– Но выглядишь хуже.
Я улыбнулся. В глубине души я люблю Розу.
– Несмотря на мой вид, я сейчас намного лучше себя чувствую.
