– Сядьте и расслабьтесь, – предложил Райли следователю.
Киндерман кивнул и устроился в кресле рядом со столом.
– С вами все в порядке, святой отец?
– Да, спасибо. А как у вас?
Киндерман опустил глаза и кивнул, а потом вспомнил, что забыл снять шляпу.
– Простите, – пробормотал он.
– Чем могу помочь вам, лейтенант?
– Я бы хотел узнать кое-что об отце Каррасе, – откликнулся следователь. – С того момента, как его подобрала скорая помощь. Что было дальше, святой отец? Вы не помните? Мне надо знать буквально все до мелочей. Начиная с его смерти и кончая похоронами.
Райли рассказал все, что ему было известно. Когда он завершил свое повествование, оба погрузились в долгое молчание. Завывал ветер, и в здании напротив то и дело хлопали ставни. На город навалилась бесконечная зимняя ночь.
Иезуит достал бутылку виски. Наступившую тишину резанул короткий скрип отвинчиваемой пробки. Райли плеснул в стакан немного виски и, отхлебнув пару глотков, поморщился.
– Ничего не понимаю, – вздохнул он и уставился в окно, словно наслаждаясь видом ночного города. – Я больше ничего не могу понять.
Киндерман кивнул, будто соглашаясь, затем наклонился и, сцепив пальцы, сложил руки на коленях. Он пытался выстроить хоть мало-мальски разумную логическую цепочку.
– Итак, его похоронили уже на следующее утро, – подытожил он. – В закрытом гробу. В полном соответствии с вашими традициями. Но кто последним видел его, отец Райли? Вы не помните? Я имею в виду, когда он находился уже в гробу?
В задумчивости Райли поболтал стакан, наблюдая, как переливается в нем янтарная влага. Он собирался с мыслями. Наконец он промолвил:
– Фэйн. Брат Фэйн. – Райли на какое-то время заколебался, будто сомневаясь, правильно ли он назвал фамилию. Затем кивнул и уверенно подтвердил: – Да, именно он. Ему поручили переодеть покойника и запечатать гроб. Но с тех пор его никто не видел.
– А что произошло?
– Я же говорю, его больше никто не видел. – Райли пожал плечами и покачал головой. – Грустная история. – Иезуит вздохнул. – Он всегда ворчал и жаловался, что Орден к нему несправедлив. У него была семья где-то в Кентукки, и он просил, чтобы его перевели поближе к семье. Поближе к концу...
– К концу? – перебил его Киндерман.
– Он был старенький. Ему было уже восемьдесят... нет, восемьдесят один. Он любил повторять, что позаботится о том, чтобы умереть дома Мы подозревали, что он сбежит от нас, ибо старик чувствовал свою близкую кончину. С ним уже случались два инфаркта.
– Именно два?
– Два, – повторил Райли.
По телу Киндермана поползли мурашки.
– Помните останки мужчины в гробу Дэмьена, – глухо произнес Киндерман каким-то чужим голосом. – В одежде священника.
Райли кивнул.
Киндерман немного помолчал, а потом продолжил:
– Так вот, патологоанатомы утверждают, что этот человек был престарелым и перенес три инфаркта – два при жизни, а третий стал причиной смерти.
Они молча уставились друг на друга. Отец Райли ждал, понимая, что следователь еще не все выложил. Киндерман выдержал взгляд священника и тихо добавил:
– Они уверены, что третий инфаркт наступил от испуга.
Мужчина из палаты номер двенадцать пришел в себя только на следующее утро часов в шесть. А через несколько минут в пустой палате невропатологического отделения было обнаружено тело медсестры Эми Китинг. Живот ее был вспорот, все внутренности вынуты, а брючная полость набита электрическими выключателями. После этого убийца умудрился тщательно зашить рану.
Глава четырнадцатая
Амфортас сидел в комнате и слушал магнитофон. Когда-то эти кассеты доставляли им обоим такое наслаждение! А сейчас он находился совсем в другом измерении, где-то между ужасом и ожиданием. Он не понимал, что происходит нынче там, в реальном мире – ночь теперь или день. Тускло мерцали лампы, и все, что существовало на самом деле, навеки растворялось для него за пределами этой комнаты. Амфортас не знал, сколько просидел здесь. Может быть, пару минут, а может быть, и долгие часы. Реальность в какой-то фантасмагорической пляске клочьями кружилась перед ним. Амфортас смутно помнил, что последний раз удвоил дозу лекарства, и боль пульсировала теперь в голове. Но что делать, ведь это требовалось, чтобы разрушить мозг. Амфортас уставился на диван и заметил вдруг, как тот прямо на глазах начал таять в размерах. Вот он уже уменьшился вдвое. Когда Амфортас увидел, что диван улыбнулся ему, он счастливо смежил веки и полностью отдался музыке. Звучала одна из его самых любимых песен:
Коснись меня.
И уходи.
Пускай лишь грезы остаются
О днях, связавших нас вдвоем...
Песня обволакивала, полностью захватывала его воображение, она словно убаюкивала израненную душу Амфортасу захотелось сделать музыку погромче, он начал на ощупь искать рычажок и вдруг услышал, как кассета выпала из магнитофона на пол. Амфортас нагнулся за ней, и тут еще пара кассет соскользнули с его колен и шлепнулись рядом с первой. Амфортас открыл глаза и увидел прямо перед собой человека. Он сразу же понял, что человек этот – его собственный двойник.
Двойник, ссутулившись, сидел прямо в воздухе, находясь в той же самой позе, что и Амфортас. Одет он был в такие же джинсы и синий свитер. Он с недоумением таращился на настоящего Амфортаса.
Амфортас отпрянул, и то же сделал двойник. Амфортас прикрыл лицо рукой, аналогичное движение повторил и фантом. Амфортас сказал «привет» и тут же услышал «привет». Он почувствовал, как колотится сердце. О двойниках частенько упоминали в случаях серьезного повреждения височной доли. Но, пристально вглядевшись в глаза напротив, он испытал самый настоящий страх. Амфортас зажмурился и постарался глубоко дышать. Постепенно сердце успокоилось. Если сейчас открыть глаза, увижу ли я двойника? – задумался Амфортас. Он приоткрыл глаза – двойник оставался на прежнем месте. Внезапно доктор испытал жгучий профессиональный интерес. Ведь ни один невропатолог наверняка не переживал ничего подобного. Вот поэтому-то все известные случаи с двойниками весьма поверхностны и противоречивы. Амфортас вытянул ноги. Двойник не преминул проделать то же. Тогда доктор принялся дергать ногами, стараясь не соблюдать определенного ритма. Он производил эти движения невпопад, однако двойник повторял их с безупречной точностью.
Амфортас прекратил свои попытки и задумался. Потом на ладони поднял магнитофон. Двойник скопировал и это движение, взметнув свою руку с воображаемым магнитофоном. Амфортас удивился: как могло случиться, что в галлюцинациях воспроизводится только сам человек без окружающих предметов, например, без того же магнитофона. Ведь доктор ясно различал на двойнике одежду, и в то же время тот сжимал сейчас в руке воздух. Амфортас так и не смог логически объяснить этот парадокс.
