— Прочтите имя автора, — посоветовал Ганс. — Не совсем то, что вы ожидали.
Волчий Лог, Монтана. 4 марта, 20.45
Час назад позвонили из Нового Орлеана, но звонок ничего не разъяснил: Си-эн-эн с шести часов показывала картинки разрушений. Старец не отходил от телевизора, изображение, заполнявшее экран, и восторгало, и возмущало его.
«Слишком поспешно, — подумал он. — Все это слишком поспешно». Судьбе опять угодно испытать его решимость. Взрыв задумывался как составная часть завершающей стадии (вовсе не первой попытки), единичность, обособленность умалила его эффект. События, с которыми он координировался, не начнутся еще в течение трех дней, разрушение порта теперь не более чем случайный акт терроризма.
И все же урок явно становился поучительным. Бернард Шоу через спутник интервьюировал торговых представителей из Аргентины и Чили, двух человек, все еще не желавших рассуждать о последствиях недавней катастрофы.
— Насколько я понимаю, — говорил Шоу, — почти треть всей торговли с Южной Америкой ведется через Новый Орлеан. — Оба торгпреда согласно кивнули. — И если порт оказывается непригоден для коммерческого судоходства по крайней мере в течение десяти дней, по самым предварительным подсчетам, то это вызывает довольно интересные вопросы, господа. В сочетании с недавним крахом зернового рынка…
Старец слушал вполуха, раздумывая о том, какова была бы реакция, если бы в течение нескольких часов после взрыва порта из строя вышли также ключевые железнодорожные и автомобильные артерии Среднего Запада. Какие бы это вызвало вопросы? Какого рода экономическую панику?
Увы, этому не бывать: выбор времени оказался неверен. Теперь необходимо переосмыслить завершающую стадию и, вероятно, даже внести изменения в расписание.
* * *
— Подтверждение? А это, черт возьми, что значит?
Стайн был вторым, кто за последние десять часов выпытывал у Сары ответ на этот вопрос.
— Мне нужно, чтобы кое-кто узнал, что случилось со мной после Аммана.
— Вам нужно…
— Они в любом случае собираются заполучить мое досье. Поверьте мне.
Стайн покачал головой:
— Хотите уверить меня, что есть утечка? Самое большее десять человек имеют доступ…
— Поверьте мне, — перебила она его. — Беда в том, что в отчеты включены наблюдения за моим выздоровлением, а они содержат сведений больше, чем мне хотелось бы, чтобы попало в руки наших друзей. Там психологические отчеты…
— Я знаю, что это такое.
— Здорово. Тогда вам не составит труда отыскать мои. — Сара встала и пошла к кровати, где стояла ее сумка.
— Вовсе никакого труда. Всю последнюю неделю ваши хранятся у меня в кабинете.
На лице Сары промелькнуло удивление.
— Это удобно. Могу я спросить — зачем?
— Я люблю знать, с кем имею дело.
Возясь с молниями на сумке, она спросила:
— А сколько копий в ходу?
— Ни одной.
— Еще удобнее.
— Удобнее для чего? — спросил Стайн, в голосе которого послышалось нетерпение.
Сара как ни в чем не бывало обернулась к нему:
— Тут перечень четырех разделов: дата и час записи… Мне нужно, чтобы вы… избавились от них. Потеряйте их.
— Что?!
— На их месте напишите все, что вам угодно. «Пациент невменяем» или «Необходим покой. Процедура отменена». Все, что они и впрямь писали в те дни, когда считали, что лучше меня обуздать. — Сара на мгновение умолкла, взгляд ее устремился в невидимую точку. В сознание прорвались голоса прошлого, видения кровати, связанных кистей рук, шприцев, наполненных… — Все, что вам угодно, и ровно столько, чтобы не выглядело, будто есть пробелы. Затем суньте их обратно и верните досье. — Она протянула лист бумаги: — А это даты…
— Погодите. — Стайн крутился, следуя взглядом за Сарой. — Вы не только хотите, чтобы я подделал нечто, чего мне и видеть не положено, так вы еще хотите, чтобы я это вернул и кто-то другой этим воспользовался? — Качая головой, он потянулся за кофейником. — Если вам хочется, чтобы я хоть что-то из этого проделал, то улыбочкой вы не обойдетесь. Мне нужны ответы.
— Нет, не нужны. — Сара застегнула все молнии и вернулась к дивану. — В тех наблюдениях содержатся сведения, которые обратят в бессмыслицу все мной задуманное. Эти люди должны поверить, что я из их стана: Вотапек уже убежден. Мое досье, в нынешнем его виде, подорвет эту позицию.
— Понимаю. А я получу какое-то представление о том, чего искать?
Сара положила листок перед ним:
— Вот перечень.
Стайн тряхнул головой и откинулся на диванные подушки.
— Уверен, все это прекрасно, но это не то, о чем я спросил. Не забывайте, я видел досье.
Сара внимательно посмотрела на аналитика, на лице ее не было и тени былого, такого недавнего очарования.
— Следуйте перечню. И все.
— Семь лет — большой срок, чтобы помнить точные даты, какие вам приспичило изъять.
— Поверьте мне, Боб, — выговорила она холодно и четко, — я ничего не забыла и не забуду.
— О, у меня нет сомнений, что даты верны. Я только думаю, не могло ли что-нибудь проскочить во время других процедур. Я же говорил: я читал эти отчеты. Кажется, я понимаю: вы хотите, чтобы я убрал…
— Тогда к чему все эти вопросы?
— К тому, что мне нужно знать зачем. Вы не хотите говорить мне, чем занимается Джасперс, какое отношение ко всему этому имеет манускрипт, почему столь велика роль Шентена, — отлично. Почти все это я могу принять, потому что по какой-то неведомой причине я действительно верю: вы знаете, что делаете. Но мальчиком на побегушках не стану и в дело это ни за что не войду, коль скоро вы не верите мне настолько, чтобы дать хоть что-то, с чем я мог бы работать. Единственное, что я хочу знать: что в семилетней давности бреднях накачанного наркотиками, полумертвого, слегка психопатичного агента может привести в ужас людей вроде Тига? Что содержится в этом досье, чего не вижу я?
Сара, прежде чем ответить, выжидала, глядя ему в глаза.
— Они рисуют полную картину, а я не могу позволить, чтобы Эйзенрейх увидел ее.
— Почему?
Сара снова выждала.
— Ладно, Боб… Я хочу, чтобы они узнали, что я злилась, чувствовала себя преданной, выискивала… что-то, что придало бы смысл всему, что откалывалось от меня. Но я не могу позволить, чтобы они узнали почему. Я не могу позволить, чтобы они прочли, сколь ненавистен мне хаос и структуры, привнесенные им. Страницы бесконечных бредней. Если они их отыщут, то поймут, что я ставлю этих тигов, седжвиков, вотапеков и шентенов ничуть не выше сафадов, людей, считающих себя вправе уничтожать, дабы навязать жизни свое видение упорядоченного мира. Вы читали досье, Боб. На этих страницах я олицетворяю то, что они ненавидят и чего боятся. Я — голос разума.
