Да, отношение к Антону заметно изменилось. Потому, как именно ему — одаренному, перспективному аналитику надлежало вовремя разгадать коварный замысел неизвестного стратега. Ему — выпускнику престижного московского университета и специалисту по всем видам прогнозов должна была первому придти в голову догадка об игре в поддавки в Дагестане. Ему, а не спецназовцу Яровому, ведомому элементарной интуицией или бог знает чем еще. Самый обычный приятель из далекого детства, запомнившийся драчуном, троечником и непоседой, на свой страх и риск отправился с горсткой разведчиков в противоположном главному удару направлении и умудрился разгадать чей-то замысловатый ход, объявлявший шах и, возможно, мат в чеченской партии. Разгадал, принял своевременные меры и остановил прорыв механизированной колоны. А без ее массированной поддержки ничего не вышло и у пехотных бригад…
Да, вторжение провалилось, но гений, засевший где-то в чеченских горах, переиграл Князева вчистую! Достанется, разумеется и тамошнему аналитику за допущенный просчет — неучтенное появление на Военно-Грузинской Дороге разведгруппы русского спецназа, сумевшей напрочь разрушить смелый, каверзный план. Но разве легче от этого было Антону?
Как ни удивительно, но несносный Альфред Анатольевич, не взялся злорадствовать по данному поводу. Увидев на экстренном совещании его лицо, украшенное широким куском пластыря, он усмехнулся и не сказал ни слова. Верно, сводить счеты и насмехаться было ниже его достоинства или, уж не видя в оплошавшем молодом человеке сильного конкурента, он попросту утратил всякий интерес к противоборству.
А вот в отношениях с Серебряковым дело повернулось иначе…
И это стало еще одним пренеприятным открытием для Антона — в действительности он совершенно не разбирался в людях: в их характерах, в психологии. В общении с ним руководитель операции стал намного строже, официальнее; от былой уважительности, сердечности и симпатии не осталось и следа. Наиболее важные вопросы снова поручались Альфреду Анатольевичу, и советоваться генерал-лейтенант предпочитал исключительно с ним…
Вот и выходило: надменный уродец на поверку оказался вполне терпимым, божеским человеком, а Сергей Николаевич — лютым и беспощадным сухарем.
Нет, речи о недоверии, о не сложившейся, испорченной карьере молодого аналитика в ФСБ, никто не заводил — знать к ошибкам и здесь относились с терпимостью. Более того, спустя две недели после громкого провала вручили ключи от обещанной ранее отдельной квартиры. Князев возрадовался, приняв щедрый жест за отпущение всех грехов, но генерал как-то вскоре, хмурясь и барабаня пальцами по столешнице в своем преогромном кабинете, при всех обмолвился: «Готовься, Антон к переводу в другой департамент — будешь набираться опыта в борьбе с обычной преступностью в нашем ленинградском регионе…»
И это был очень чувствительный удар по его безмерному самолюбию. Сей перевод расценивался не иначе как значительное понижение, сулившее не только потерю всяческих благ и уважительных взглядов рядовых сотрудников ФСБ. Обещал он так же и полное забвение и, по меньшей мере, устоявшуюся репутацию неудачника, заурядной серости и заезжей столичной выскочки…
* * *
Лишь одно обстоятельство в грянувшем фиаско Антон счел для себя полезным и позитивным. В его сеансе одновременной игры была проиграна одна партия, но другая еще продолжалась. В ее дебюте фигуры получили хорошее развитие, а миттельшпиль ознаменовался удачной комбинацией, начало которой положил тонко проанализированный и своевременно преподнесенный Серебрякову совет послать командиром разведгруппы умевшего музицировать на многих инструментах Ярового. Тот рациональный ход был отмечен в нотации двумя восклицательными знаками. Благодаря этому ходу и комбинации в целом, полностью и окончательно исчезло главное препятствие на пути к сердцу милой Эвелины. «Нет человека — нет проблемы», — зло усмехнулся Князев, немного придя в себя от первоначального шока и припомнив поговорку из тридцатых годов прошлого века.
Случился, правда и в середине этой партии небольшой провал, обозначенный в нотации вопросительным знаком. Ворошить в памяти события вечера пятого января молодой человек не хотел… Он потрогал пальцем поджившую болячку на щеке, обследовал рваный след изнутри языком и состроил довольную гримасу, верно про себя отметив, что после смерти Ярового, Петровской не до воспоминаний о том конфузливом происшествии.
Однако для окончательной победы следовало поднапрячься — во второй партии еще только назревал эндшпиль, и, переживший горечь недавнего поражения аналитик, не желая и здесь упускать преимущество, все оставшиеся ходы решил делать продуманно и аккуратно.
— Все верно. И военные стратеги поступают примерно так же, — довольным тоном буркнул Антон, осмотрев новенькую квартиру в самом центре Питера на — Малой Морской. — Если сорвался маневр в одном тактически важном направлении, не следует отчаиваться. Нужно закрепиться на достигнутых позициях, взять паузу и заполнить вынужденный перерыв штурмом другого не менее важного объекта.
И он принялся готовиться к концовке второй партии с присущей ему педантичностью, изобретательностью и настойчивостью…
Вначале названивал и, разговаривая с ее подругами, живо интересовался состоянием Эвелины. Потом стал изредка заезжать на Фокина, не появляясь при этом на глаза девушке, но, выказывая окружению всяческие благие намерения в ее адрес, обозначая страстное желание и напоминая о себе, чтоб ненароком не забыли. Намозолив глаза подругам, наконец, отважился войти в комнату Петровской. Он даже не понял, узнала ли она его, таковым безразличием к происходящему вокруг веяло тогда от нее…
Примерно через месяц к девушке стали возвращаться силы — чуткость, участие и внимание настоящих друзей постепенно делали свое дело, понемногу излечивая душевную рану, заставляя поверить в будущее.
Вот тогда-то Князев по-настоящему зачастил на Фокина, стараясь предстать самым сердобольным, самым желанным гостем в ее доме…
Глава восьмая
Военно-Грузинская Дорога
Северная Осетия
— Почему такой тяжелый, а, Костя-майор? О, Милосердный Аллах, зачем дозволяешь людям так вырастать и накачивать мускулы? Я вот, к примеру, меленький, легкий. Меня, наверное, таскать — одно удовольствие, — твердил богослов прерывистым, изнемогающим от усталости тенором.
До наступления ночи он сумел отдалиться от места неравного боя километра на полтора. Чиркейнов давно уж понял, что перестрелка закончилась — боле ни звука не раздавалось с крутого склона перед тоннелем, удачно найденного спецназовцами для организации засады. Он слышал гул пролетавших в небе самолетов, урчание на дороге военной техники, спешившей к тоннелю с другой стороны, но сейчас над Тереком стояла звенящая тишина, и чем дольше она звучала в ушах старика, тем сильнее он утверждался в мысли, что товарищи, оставшиеся наверху, погибли. А вот чем окончилось дальнейшее противостояние бандитского механизированного соединения с российскими войсками — не знал… Потому-то передохнув и восстановив силы, с завидным упорством взваливал на себя бесчувственного, окровавленного Константина и мелкими шажками, спотыкаясь во мраке о камни, продвигался по берегу реки прочь от грузинской границы.
