и усмехнулся. Кто кого, кто кого…
Бала, который должен был стать началом его сватовства к Белоснежке. Второй вероятной союзницы, которая сейчас вряд ли согласится на союз. Марион сам, своими руками передал королеву брату, и можно быть уверенным: Дезирэ этим непременно воспользуется.
— Братец хочет стать королём, — прошептал средний принц, — это очевидно. И главный вопрос для меня сейчас: насколько мне на это не наплевать?
Марион никогда не хотел быть королём. Его тошнило и от политики, и от этикета, и от придворных интриг. Если бы можно было просто подмахнуть отречение от престола и жить радостно и счастливо, он бы именно так и сделал. Проблема заключалась в том, что так не бывает. Стоит подписать отречение, и ты — труп. Всегда. Во все времена. Потому что ни один монарх не оставит в живых возможного претендента на престол. Саму вероятность свержения его власти. Никогда.
Тем более, если этот монарх — Дезирэ.
— Так что, Гильом, братишка, мы с тобой, кажись, обречены.
Тихий шелест небольшого водопада не заглушал пения птиц. Марион повернулся на бок и стал смотреть, как дружная цепочка муравьёв бодро шурует по каким-то очень важным муравьиным делам.
— Я сбегу, — прошептал он наконец, — как и говорил Дрэз. В Эрталию или Родопсию. Или ещё дальше, за моря-океаны. Почему бы нет?
Дезирэ, конечно, станет искать. Не успокоится, пока старший брат жив, это точно. И всё же вот так хотя бы какой-то призрачный шанс на жизнь, обычную, без кандалов статуса, появлялся. Год, два, три, а то и десять протянуть возможно.
Дрэз.
Вот тут было самое сложное и болезненное. Марион бы взял её с собой. Плевать, что девчонка. Вот это как раз принца вовсе не смущало. В штанах или в юбке она всё равно оставалась для него воробьём. Товарищем, другом, человеком, на которого он мог положиться и знал это. И, конечно, Марион никогда бы её не обидел.
Проблема заключалась в том, что вот этот хороший человечек, искренний и честный, друг, был в него влюблён. А Марион — нет. Марион вообще не мог любить. Никого. И, положа руку на сердце, должен был признаться, что, взяв девочку с собой, он бы поневоле дал ей лживую надежду на нечто большее, чем плечо товарища.
А это было бы подло.
И Марион не хотел врать себе, что честное признание в стиле: «Дрэз, я не люблю и никогда не полюблю тебя, ты же понимаешь? Ничего большего, чем дружба и товарищество, да? Ты согласна?» — это не настолько лживая пакость, под которую даже такая сволочь как он, никогда не подпишется. Ведь чтобы ты ему ни говорил, влюблённый всегда будет надеяться. И можно, конечно, сказать: это его проблема, его решение, но Марион не был вот прям настолько мерзавцем.
Принц вздохнул.
Ему вспомнилось, как сияли её глаза, когда он говорил о странствиях и жизни бродячего музыканта.
— Прости, Воробей, — прошептал тяжело. — Ну или не прощай. Тебе будет лучше одной, честно. И лучше, если я так и останусь в твоей памяти круглым идиотом, пускающим слюни на твою куколку-сестру. Ты ещё встретишь достойного, нормального человека и…
И его чуть не вырвало от фальши этих гнилых слов. На душе стало мерзко.
Марион вскочил, распугав воркующих лесных горлиц, и решительно двинулся по тропинке вниз. Эгоист и сволочь. Всегда им был. Нечего и начинать изображать из себя златокудрого рыцаря.
Он перемахнул через поваленную сосну и вдруг замер.
«Нет, простите, Ваше высочество. Никак не могу». Этот взгляд, полный глубокой яростной боли и… И что было потом? Марион взъерошил волосы, нахмурился. Он не помнил. Кажется, девушка побежала наверх по лестнице. И, вроде бы, её матушка, которая вспоминалась ему тоже мутно и чем-то напоминала большого вишнёвого взлохмаченного медведя, побежала за дочерью.
Вроде бы всё нормально, нет? Девушка психанула и понеслась в комнату… Они ж так все поступают. Жаль, что не подошла и не влепила идиоту затрещину. Не пощёчину, это было бы слишком мило, а именно затрещину.
Сердце вдруг укололо беспокойство.
Дрэз же ненормальная. Это ж только ненормальная могла вернуться в трактир к солдатам, поехать с обезумевшим принцем навстречу объятьям короля Андриана, жить с ним в пещере. И тут дело даже не во влюблённости. Нормальная влюблённая девица вышивала бы платки дома, проливая над ними горькие слёзы, а не рычала, пытаясь стащить возлюбленного с коня.
Марион встряхнул головой, запустил пальцы в непросохшие ещё после купания волосы и с силой дёрнул.
— Мы не увидимся больше, Дрэз. И душевные прощания, прости, не для меня. Да, я сволочь, я уже знаю, спасибо. Но прежде, чем свалить в закат, я всё же узнаю, что там с тобой произошло и что с тобой сейчас.
На душе стало немного легче.
* * *
Под нами проплывали облака. На душе пели птицы. А всё же хорошо на свете жить без сердца! От него вечно одни лишь проблемы.
Итак, Чертополох подтвердил: я не из этого мира. Впрочем, открытием для меня его слова не стали. Сказка «Золушка» подошла к финалу, оставалось пережить лишь свадьбу. Здесь, в Вечном замке, это будет сделать легко. Мариона, конечно, приворожили, но, может это не так и плохо? Зато по бабам больше таскаться не будет… Нет, вру. Плохо. Насилие над душой человека — это всегда плохо. Но… А вдруг не приворожили? Может, и не было никакой магии, раз, по словам Гильома, сюжет играет в этом мире ведущую роль? Просто принц встретил Золушку, ну и… случилась магия любви. Да, мне она показалась неестественной, но, как сказал Фаэрт: законы физики в разных мирах могут быть разными. Может в Родопсии любовь именно вот такая? Ах, и стрела Амура пронзила сердце?
Но, если у меня нет своей сказки, то… зачем я тут?
Если я из другого мира, то, возможно, мне удастся уговорить Фаэрта вернуть меня обратно? Что там для этого нужно? Поставить Гильома на ноги? Я, конечно, не знаю, как это сделать, но если колдун так уверен, что я смогу, то, может, я и правда смогу?
Или…
Вдруг новая мысль пришла в мою голову. Я вздрогнула всем телом.
А если вот эта самая сказка у меня всё же есть? Если Гильом — ошибся? Ну то есть… Я — в замке Чудовища, ведь верно? Чудовище неплохо ко мне относится и выполняет различные мои прихоти, так? И я тоже начинаю дружелюбно и с сочувствием относиться к нему. Да я даже бояться его
