чистые, без единого облачка небеса. На пожелтевших деревьях, на домах, на улицах, на поблекших цветниках лежала печать тихой задумчивости, безветренного солнечного покоя. И только почему-то горы на юге были затянуты хмурыми облаками.
За городом, перед тем, как проехать через канал, я сбавил скорость.
И вот уже машина на мосту. И в тот же миг, справа и слева, сверкнули зеркальной гладью широкие полосы воды.
— Что это? Канал? — вдруг встрепенулся сидевший рядом со мной Бурков.
— Он самый, — спокойно ответил я, не спуская глаз с дороги, свернувшей за мостом налево.
— Какая роскошь! — взволнованно говорил Бурков. — Нет, это не канал. Это настоящая река!
Видимо, поняв, что меня нельзя отвлекать разговорами, мой спутник замолк и с интересом стал всматриваться во все, что встречалось на нашем пути.
Меж тем синий асфальт дороги начал спускаться в лощину, желтую от песка, от высохших трав и бурьяна. Еще со спуска в лощину мы увидали вдали, за палевой чертой камыша, кусочек яркой манящей синевы.
Это и было Куртлинское озеро.
Мы спустились в лощину. Справа, на песчаном косогоре, стоял высокий саксаул. Он был похож на нищего странника, одетого в серые, истрепавшиеся лохмотья. Чуть подавшись вперед, он, казалось с любопытством смотрел через дорогу на вспыхнувший золотым огнем молодой тополь, выросший на берегу озерной протоки. Каждый его лист в овальной кроне жил как-бы отдельно от своих собратьев и светился прозрачным янтарем.
Когда мы поравнялись с саксаулом, Бурков спросил, что это такое? Я ответил.
— Богатырь! — как бы про себя отметил мой спутник, провожая взглядом саксаул.
Мы проехали мимо длинной полосы пляжа под красным волнистым навесом, мимо высокой, как пожарная каланча, наблюдательной вышки спасательной станции.
После этого асфальт кончился, и мы въехали в тесный коридор из камыша и кустов тамариска. Обогнув озеро с севера, поехали в обратном направлении. Выбрали, наконец, узкий травянистый мысок и спустились почти к самой воде. Отсюда, напротив нас, хорошо были видны и молодой, в осеннем золоте, тополь, и стоявший на песчаном бугре могучий саксаул-отшельник.
Я опустился на колени и стал готовиться к рыбалке. Бурков стоял рядом. Блестя окулярами, он все озирался вокруг, желая, видимо, как следует освоиться с незнакомой местностью.
Постояв молча, он тронул меня за плечо.
— Взгляните-ка вон туда. Какая прелесть! — сказал Бурков, сдерживая волнение, и протянул руку на север, вдоль берега. Я не сразу понял, что так восхитило Буркова. В ответ на мой недоуменный взгляд он тихо, словно боясь нарушить тишину или кого-то спугнуть, произнес:
— Неужели вы не видите, какой восхитительный цвет воды вон там, вдали? Понимаете… Это же настоящее чудо! Такой цвет, по-моему, может передать только музыка, нежный голос скрипки. Скажу откровенно, такой цвет я вижу впервые. Он может возникать только осенью и только благодаря особой чистоте воздуха, неба, блеску осеннего солнца. А эта оправа из желтого камыша! Как оттеняет она голубизну воды и… даже не голубизну, а что-то другое, какой-то другой, не поддающийся точному определению цвет.
Все верно. Очарование озера было неотразимым. Вряд ли кого оно могло оставить равнодушным. Насколько это возможно в природе оно имело поразительно чистый, густой, зеленовато-голубой цвет. Но в смешении этих двух красок зеленого было совсем немного. Его присутствие было почти неуловимо, и все же оно было.
Я закинул удочку, а Бурков все еще продолжал созерцать панораму озера, его берегов.
В это время один из поплавков начал слегка вздрагивать. Еще секунда-две, и он скрылся под водой. Я вскинул удилище: на конце лески извивался небольшой сазанчик.
— Поздравляю! — радостно пробасил Бурков. — Невелика добыча, да дорого начало.
Незаметно спряталось солнце. Горы очистились от мрачных облаков и теперь четко обозначились фиолетовой полоской на фоне зеленоватого неба. Над горами, подмигивая, горела яркая осенняя звезда.
Клев был неважный. За весь вечер удалось поймать не больше килограмма разной мелочи, в том числе одного карпенка.
При свете фонаря я сварил уху — самую скромную, какую когда-либо приходилось варить на рыбалке.
Гость ел да похваливал.
— Не уха — объедение! — говорил он. — Не то, что сваренная дома, на газовой плите. Дымком пахнет. И вкус совсем другой. И красота кругом такая… что ни в сказке сказать, ни пером описать!
Озеро было неузнаваемым. На его черной непроницаемой поверхности отразились гирлянды электрических огней и чуть вздрагивали высокие тусклые звезды.
— Скажите, Иван Иванович, — а много озер в Туркмении? — блаженно развалясь возле костра, спросил Бурков.
— Страна «тысячи озер» — так теперь называют нашу республику, — не без гордости ответил я, сматывая удочки. На лице собеседника изобразилось то ли изумление, то ли недоверие. «Как это, мол, так? Откуда, мол, эти тысячи озер взялись? Ведь Туркмения всегда была страной сухих безбрежных песков и редких оазисов».
— Особенно много озер, — продолжал я деловым тоном, — у истоков канала. Там ежегодно зимует до полумиллиона пернатой дичи. Отличная там рыбалка и охота!
— Эх, побывать бы в тех краях! Но как всегда, черт возьми, не хватает времени, — пожалел Бурков, встал и отряхнул с себя прилипшие к костюму сухие стебли растений.
С озера мы вернулись поздно ночью. Гостя я доставил прямо к подъезду отеля «Ашхабад». Расставаясь, Бурков заверил, что написанный и опубликованный обо мне очерк немедленно пришлет в Ашхабад, и взял у меня домашний адрес.
Но обещания своего не сдержал.
Однако сердиться на Буркова не пришлось: то, что не сделал он, сделали читатели. Заметка, написанная обо мне, под заголовком «30 тысяч поединков» была напечатана во многих газетах страны. На меня обрушился поток читательских писем, и почти в каждом из них была вырезка опубликованной заметки. Надо отдать должное журналисту: заметку он написал сжато, свежо, без вранья и прикрас.
Письма читателей… Вот они — целая стопка. Написанные в доверительном тоне, они раскрывали передо мной судьбы незнакомых людей, разных по возрасту, занятиям, пристрастиям, раскрывали драматизм жизни, участливое отношение ко мне, к моей работе. Читая эти письма, я слышал живой взволнованный голос человека и мог без труда представить его внешность, возраст и даже выражение лица.
Один автор из Киева — человек, вероятно, решительный и очень смелый — написал так:
«Все, что рассказал о вас В. Бурков, меня потрясло. Садитесь немедленно за стол и пишите книгу. И, пока она не напишется, никому не рассказывайте о ваших приключениях. Вы слышите? Никому!»
Хорошее предложение, но ведь для написания книги нужны талант, время, обширные знания. Хорошие книги пишутся годами. В этом, мне кажется, секрет их долгой жизни. Вспомните хотя бы знаменитого Флобера. С каким старанием отделывал он каждую фразу, каждый
