В тот вечер все заметили, что кошек лихорадит: они метались, царапали когтями стволы деревьев, лазали по крышам. Собаки прятались под столы, а лошади, ослы и мулы ржали на лугах, бесцельно скача туда-сюда.
– Что-то будет, – сказал Педро.
– Правильно, – ответила Ремедиос. – Сражение, что навсегда останется в людской памяти. Животные чуют запах смерти.
Ремедиос, Педро, Мисаэль, Хекторо и Хосе собрались на совет – выработать стратегию и тактику. Ремедиос предлагала изводить военных короткими нежданными атаками в обычной партизанской манере. Мисаэль считал, нужно вести оборонительные бои с баррикад и укреплений поселка, а Хекторо склонялся к стремительной кавалерийской атаке на заре, предлагая вооружить всадников главным образом мачете. Мисаэль говорил, что теперь, с двумя пулеметами, легче легкого скосить солдат, когда те выйдут на открытое пространство. Ремедиос утверждала, что, по ее плану, они дезорганизуют противника, смогут держать его в постоянном напряжении и постепенно сломить сопротивление, не подвергая себя опасности. Хекторо заявлял, что можно просто порубить спящего врага на куски. Отказываться от своего плана никто не хотел, все заспорили, что грозило уничтожить их союз еще в колыбели. Слова попросил Хосе.
– Послушайте, – сказал он, – все планы хороши. Все и надо использовать.
– Как это? – в один голос спросили Ремедиос и Хекторо.
– А вот как, – ответил Хосе и поманил всех на улицу. Там он принялся чертить в пыли прутиком – дело нелегкое из-за молниеносных кошачьих нападок на мелькавший кончик.
– Вот, – говорил Хосе, – это поселок, а здесь – баррикада. На ней два пулемета с пулеметчиками и заряжающими, и, кроме них, в поселке никого. – Он прочертил еще линию, а Ремедиос нагнулась и отогнала прыгнувшую кошку. – Тут сбоку, – продолжил Хосе, – партизаны Ремедиос, они обеспечат перекрестный огонь на открытом пространстве и будут коротко атаковать с фланга, пока пулеметы перезаряжаются. Хекторо, ты соберешь лошадей, мулов и ослов и с кавалерией зайдешь солдатам в тыл. Неважно, если всадников не хватит. Держись на расстоянии, чтоб не заметили. Когда перебьем солдат и останутся те, что залегли или отступают, пулеметы и Ремедиос прекращают огонь, а ты атакуешь сзади и рубишь солдат на куски.
– Здорово! – воскликнул Хекторо.
– Великолепно! – Ремедиос потрепала Хосе по плечу. – А почему ты решил, что они атакуют в лоб? Могут что посложнее придумать.
– Не могут, – ответил Хосе. – Ими тот жирный командует. Он трус и дурак, он сделает, как попроще. К тому же он не знает, что у нас тут партизаны, и про пулеметы не знает. Он собирается захватить маленький поселок, где у жителей только ружья и мачете. Я уверен, он не ждет, что мы будем готовы к его приходу. Ясно, что они атакуют как проще и быстрее.
– Если сработает, – восхищенно сказала Ремедиос, – тебя надо переименовать в Боливара.
– Сработает, – ответил Хосе. – К тому же у меня припасен маленький фокус с пулеметами. Я у боливийцев научился, когда они воевали с Парагваем из-за Чако.[50]
Хекторо, отбыв на следующий день с кавалерией, сделал большой крюк по саванне, чтобы выйти военным в тыл. Он запретил разводить костры, вообще зажигать огонь и лично обошел лагерь с проверкой. Наутро он увидел, как Фигерас что-то говорит офицерам, и те потом расходятся инструктировать солдат. Хекторо оставался на своем наблюдательном посту, пока не увидел, что бригада клином выдвинулась вперед, а затем рассыпалась веером. Тогда он бегом вернулся к всадникам и послал мальчонку верхом на лошади предупредить жителей поселка о близящейся атаке.
Выдвижение к противнику измотало солдатам нервы, однако сюрпризов не преподнесло, и теперь солдаты, задыхаясь от пыли и утопая в водопадах пота, раздраженно пинали кошек, которые путались под ногами, играя со шнурками ботинок.
Цепь атакующих остановилась на краю скошенного поля, полковник Фигерас вышел вперед и в бинокль осмотрел поселок. Он испугался, увидев баррикады и укрепления, но потом расслабился: кроме кошек, в поселке ни души. При наличии двух тысяч солдат и в отсутствие защитников имеются приличные шансы уцелеть в этом бою, решил Фигерас. Он отошел в арьергард, чтоб уж наверняка, и дал команду примкнуть штыки и наступать. Бригада беспечно двигалась по выжженному полю, и тут Хосе на баррикаде приподнялся и выпустил пулеметную очередь. В пехотной цепи образовалась просека, и солдаты кинулись на землю. Хосе прекратил огонь и заорал во весь голос:
– Кто-нибудь! Скорее сюда! Пулемет заело!
Наступавшие вскочили и бросились в атаку, но тут заговорил второй пулемет, открыл огонь Хосе, а с фланга ударили партизаны. Невероятный огневой смерч кружил и швырял солдат. Все было кончено в полчаса. Оставшиеся в живых притворялись убитыми; среди них был и Фигерас, успевший прыгнуть в оросительный канал. Он лежал неподвижно, а затем отчаянно уполз.
Когда пулеметы смолкли и партизаны прекратили огонь, две сотни выживших, побросав оружие, кинулись назад к лагерю, но были опрокинуты, смяты и растоптаны мчавшимися навстречу мулами и ослами. На тех, кто пытался подняться, налетели жители поселка во главе с Хекторо; и мужчины, и женщины в упор разряжали в солдат револьверы, ударами мачете крушили головы и руки. Спешившись, Хекторо невозмутимо шел среди побоища и перерезал глотки всем, кто подавал признаки жизни. Плюнув в каждого, он цедил сквозь зубы:
– Сукин ты сын!
Вместе с Фигерасом от бригады осталось пятьдесят человек; они добрались до лагеря и, бросив снаряжение, в грузовиках устремились к Вальедупару. Фигерас с облегчением отметил, что из офицеров уцелел он один, и нет майора Кандински. Фигерас уже мысленно оттачивал для рапорта повествование о своих подвигах в неравном бою.
А победители на поле брани ликовали и ужасались. Потрясенные, бледные и дрожащие, они обнялись, а затем безмолвно разбрелись среди поверженных.
– Вы только гляньте, они же все мальчишки, – проговорил Мисаэль. – Никто, наверное, и с женщиной ни разу не был.
– Да, – сказал Педро. – Испуганные мальчишки, у которых были безумные командиры.
– Бог ты мой! – ахнул Хосе. – Вы на штаны их поглядите. Они же обмочились!
Тела напоминали выброшенные огородные пугала – изломанные, окровавленные и нереальные. В лицах навсегда застыли мука, страх и недоумение. Победители, вышедшие из боя без единой царапины, от ужаса и стыда потеряли дар речи, их снедали жалость и угрызения совести – не до праздников, не до триумфа. Сидя среди мертвых и рассеянно поглаживая кошек, бойцы шептали молитвы.
– Нам их всех не похоронить, – сказала Ремедиос.
– Но и сжигать нельзя, – ответил Хосе. – Это кощунство.
