Меня начинают одолевать сомнения. – Прекрати, слышишь! – кричит она, и до меня не сразу доходит, что Кэролайн обращается к одному из детей где-то там, на американской авансцене своей жизни. – Спайк! Альфи ковыряет газон ложкой. Прости, Сильви, о чем я говорила?
– О том, что мне не следует возвращаться в лес, – пристыженно напоминаю я, чувствуя себя так, будто меня тоже застали за ковырянием собственной жизни.
– Господи, конечно. Ты уже там побывала. Записала звуки леса для мамы. – Кэролайн не упоминает о том, что эта затея не принесла результатов – разве что медсестер повеселила. Но я знаю, что она об этом думает. – Не сходи с ума, не надо туда возвращаться. Тем более сейчас ты на взводе, Сильв.
– Вовсе я не на взводе, – фыркаю я, хотя так и есть.
– Опять виновата эта гадкая дама. Мамаша Эллиота и ее террариумы. Это она выбила почву у тебя из-под ног, – говорит Кэролайн. Мой пульс учащается при упоминании Хелен и ее пугающей коллекции террариумов в оранжерее. – Я права, так ведь?
Я молчу.
– Я так и знала. Совпадение странное, соглашусь. Но это сейчас модно, так ведь? В смысле, террариумы. Не совпадения. Ты сказала ей, что кто-то оставил такой же маме?
– Нет. – Меня остановило нежелание делиться личной болью по поводу маминого состояния. Страх перед равнодушием Хелен. Или, что еще хуже, сочувствием. Я побоялась, что впаду в истерику. – Мы встречались, чтобы обсудить отношения Энни и Эллиота.
– Веселый, наверное, вышел разговор.
– Да уж.
Кэролайн смеется. После этого повисает приятная пауза – уютная тишина, когда просто слушаешь дыхание дорогого тебе человека за тысячи миль отсюда.
– Пожалуйста, не надо больше ездить в лес, – говорит она, нарушая молчание. – Обещаешь мне как сестра сестре?
Мобильник обжигает мне ухо. Я чувствую себя ужасно виноватой.
– Слишком поздно. Прости, Кэро.
– Сильви, да где ты сейчас, черт возьми?
– В кафе «У Кейси» в Хоксвелле. – Я понижаю голос. – И эта старушка, та самая, про которую я тебе рассказывала, – немного чокнутая, ходит с тросточкой, помнишь? Мардж. Она идет сюда. Кэролайн, мне пора.
Я кладу трубку, обрывая возмущенные возгласы сестры. Переключаю телефон в беззвучный режим. Что поделать.
Явившись точно вовремя, Мардж оседает за соседним столиком, скукожившись, как коричневый бумажный пакет. Кейси мгновенно приносит ей сэндвич с яйцом и чайник чая. Ни одна из них, похоже, не узнает меня без рыжеволосой дочери, хотя я сомневаюсь, что могу сойти за местную.
Я жду удобного момента. Завести разговор оказывается несложно: я делаю замечание о погоде, потом хвалю выбранный ею сэндвич, а старушка отвечает мне тем же. Она приглашает меня за свой столик. С близкого расстояния я могу рассмотреть удивительные пересечения морщин на лице Мардж – все под разным углом, глубокие, как высохшие русла рек. Солнцезащитный крем она явно никогда не использовала. Вот чего мои частные клиентки боятся больше всего: увидеть на своем лице следы прожитых лет. Но эта старушка отлично вписывается в здешнюю атмосферу, а морщины дают некоторое право на уважительное отношение.
Через несколько минут она оживляется. Ей приятно с кем-то поговорить. Наверное, старушка много времени проводит в одиночестве. Ходит по врачам, ездит на автобусах и сидит в кафе, чтобы сэкономить на отоплении, как когда-то делала мама со своей старой Нэн. Мне жаль эту старушку. Мардж рассуждает о том, что Кейси пора помыть окна: для этого нужны только газеты и уксус, и она бы сама это сделала, если бы артрит не шалил. Когда старушка заявляет, что заработала артрит, всю жизнь служа домработницей – «тяжелый и неблагодарный труд», – я навостряю уши. Прежде чем я успеваю спросить, не знает ли она особняк под названием Фокскот, Мардж переключается на мужа, который утонул («напившись в дрова») в реке Северн через год после свадьбы и ничего ей не оставил, кроме долгов, которые пришла спрашивать с нее любовница благоверного, и сына, о котором Мардж не знала. Все это она рассказывает размеренно, явно не в первый раз, будто за долгое время успела отточить свое мастерство на многочисленных слушателях. Меня старушка особенно не слушает, скорее дожидается очередной паузы в беседе, чтобы поговорить о себе. Бедняжке одиноко, думаю я. Своей семьи так и не построила, говорит она с театральным вздохом, но собирала вокруг себя людей – «отщепенцев, таких же, как я». Вскоре я так увлекаюсь ее рассказом – невоспетая в балладах история о тяжелой доле женщины из рабочего класса, думаю я, – что оказываюсь совершенно не готова к тому, что она резко звякнет чашкой о блюдце и прошипит:
– С чего вдруг вы так разлюбезничались? Что вам нужно?
Краем глаза я замечаю, что Кейси, хозяйка кафе, настораживается, будто тоже уловив изменившийся темп разговора. Может, она даже ожидала этого. Что-то мне подсказывает, что Мардж тоже не проведешь.
– Послушайте, вы, наверное, не помните, но я была здесь на прошлой неделе, сидела вон там, за тем столиком, да, именно, а вы как будто удивились, увидев мою дочь. Такая рыжеволосая. Вы схватили ее за руку и сказали, что она чья-то копия.
– Конечно, помню. Я, может, и старая, но еще не совсем спятила.
Хозяйка кафе подходит к нам с недоуменной улыбкой:
– Все в порядке, Мардж?
Та переводит взгляд с меня на чайник, почуяв возможную выгоду.
– Эта дама угостит меня сконами со сливками.
– Конечно. Все что пожелаете, Мардж.
Как только Кейси скрывается из виду, я продолжаю расспрашивать старушку насчет «копии». Теперь она не спешит ничего рассказывать – постукивает ногой по полу и смотрит так пристально, будто тычет в меня спицей.
– А почему вы спрашиваете?
– Просто интересно. – Я слишком широко улыбаюсь, уверенная, что она меня пошлет.
– Была одна девушка. Джо. Такие же рыжие волосы. Жила здесь неподалеку. – Ее взгляд устремляется в пространство, будто в какие-то недоступные мне глубины. Мне кажется, будто чужая рука схватила меня в темном грязном переулке и куда-то потащила. – Большие раскосые глаза, – добавляет она. – Зеленые, как кленовые листья.
– Что стало с Джо? – Мое сердце уже колотится. В голове на повторе: «Бросила меня и ушла».
– О, она была одной из тех самых девиц. – Мардж цокает языком. – Попала в неприятности.
Неприятность – это я? Ее беда. Ее ошибка.
– Глупышка. Сама виновата.
– Она все еще живет здесь? – сдавленно произношу я, охваченная тревогой.
– О нет. Уехала сто лет назад. Перебралась в Канаду, кажется.
Камень с плеч. От мысли о том, что на выходе из кафе я рискую столкнуться с женщиной, которая может оказаться моей биологической матерью, у
