его патриаршество.
Его томили в тюрьме и угрожали лишить жизни, и все же умер он своей смертью, «мирной и непостыдной»: не был замучен, как многие иерархи.
Он не побоялся открыто выразить отношение церкви к новой власти, чего уже не смогут позволить себе его преемники.
«Все, взявшие меч, мечем погибнут. Это пророчество Спасителя обращаем мы к вам… называющие себя „народными“ комиссарами… Вы разделили весь народ на враждующие… станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство».
Так патриарх «поздравил» Совет Народных Комиссаров с первой годовщиной Октябрьской революции 25 октября (7 ноября) 1918 года.
Осудил патриарх и сильнейший всплеск антисемитизма среди противников новой власти. Когда по Украине прокатилась волна еврейских погромов, выпустил специальное Послание от 8 (21) июля 1919 года.
«Доносятся вести о еврейских погромах, избиении племени без разбора возраста, вины, пола, убеждений. Озлобленный обстоятельствами жизни человек ищет виновников своих неудач и, чтобы сорвать свои обиды, горе и страдания, размахивается так, что под ударом его ослепленной жаждой мести руки падает масса невинных жертв… Православная Русь! Да идет мимо тебя этот позор. Да не постигнет тебя это проклятие. Да не обагрится твоя рука в крови, вопиющей к Небу… Помни: погромы – это бесчестие для тебя, бесчестие для святой церкви!»
В советской печати патриарха, однако, иначе как «черносотенцем» и «ярым монархистом» не называли. Припоминали ему передачу благословения царской семье, находившейся в Тобольске под арестом. И проповедь, которую он произнес, узнав о екатеринбургском расстреле (в газетах сообщалось только о казни Николая Второго): «На днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший государь Николай Александрович…»
Сегодня, напротив, некоторые историки и публицисты обвиняют патриарха в том, что не помог бывшему государю. В книге «Духовенство Русской православной церкви и свержение монархии» историк Михаил Бабкин пишет: «…Сразу же после избрания на патриарший престол Тихона епископ Тобольский и Сибирский Гермоген (Долганов) просил его поддержки в оказании помощи царской семье, находящейся под арестом в Тобольске. Предлагалось: план принятия Николаем II в одном из сибирских монастырей (вероятно – в Абалацком) монашеского пострига или же вариант выкупа царских узников у охраны, назначенной еще Временным правительством… Однако патриарх Тихон от участия в освобождении Романовых отказался, сказав, что сделать для них ничего не может».
Даже если все было именно так, утопичность обоих проектов сегодня более чем очевидна. Принятие Николаем Вторым монашества не остановило бы большевиков. Тупиковым выглядел и вариант выкупа. «Выкупленный» царь все равно бы остался в России: европейские державы уже заявили о своем отказе принять его… Да и репутация у епископа Гермогена в церковных кругах была довольно сомнительная, чтобы патриарх мог довериться ему в этом деле.
Михаил Бабкин дополняет свое «обвинение» еще одним аргументом: «Со словами, что Тихон ничем не мог помочь царственным узникам, вряд ли можно согласиться, поскольку у церкви было грозное и действенное оружие против бунтовщиков, поднимавших руку на помазанника Божиего, – анафема».
Однако никаких сведений о том, что кто-то «поднимает руку» на бывшего царя и его семью, у патриарха в ноябре 1917 года не могло быть. Царская семья продолжала находиться под арестом, под который была заключена еще Временным правительством, и первые месяцы советской власти никаких изменений в ее положении не было.
К тому же царь после своего отречения помазанником Божиим уже не считался. Вот характерные слова из речи архиепископа Сильвестра Омского, произнесенной в Омске 10 марта 1917 года: «Император Николай Второй, давший при своем священном миропомазании обет перед Господом блюсти благо народное, снял с себя обет отречением от престола и от верховной власти… Так своим отречением от престола император Николай Второй не только себя освободил, но и нас освободил от присяги ему».
Так что оснований для анафемы у патриарха не было. Да и вряд ли бы она могла стать «грозным и действенным оружием» и защитить царскую семью, как не остановило большевиков патриаршее послание «Об анафематствовании творящих беззакония и гонителей веры и Церкви Православной». Аресты и казни духовенства только ужесточились.
Кто знает? Может быть, не хватит мне свечи
И среди бела дня останусь я в ночи,
И, зернами дыша рассыпанного мака,
На голову мою надену митру мрака, —
Как поздний патриарх в разрушенной Москве,
Неосвященный мир неся на голове,
Чреватый слепотой и муками раздора,
Как Тихон – ставленник последнего собора.
Так писал Осип Мандельштам в ноябре 1917 года.
Поэт, похоже, лучше всех почувствовал и точнее всего выразил положение, в котором оказался новоизбранный патриарх. Среди разрушенной Москвы, неся на голове, как патриаршую митру, темный, ослепленный раздорами мир.
«Патриарх был ангелом Русской церкви в дни испытаний, – писал позже протоиерей Сергий Булгаков. – Патриарх был хранителем чистоты веры и неодолимости церковного здания, ограждая церковь одновременно от националистических страстей и от социалистической демагогии…»
7 апреля 1925 года, в день Благовещения Пресвятой Богородицы, около десяти часов вечера, он потребовал умыться. Умывшись, произнес:
– Теперь я усну. Крепко и надолго. Ночь будет длинная…
«И среди бела дня останусь я в ночи…»
Это был действительно счастливый патриарх. Насколько счастливым можно быть в ночные времена истории. Насколько счастливым может быть зрячий и миротворец во эпоху «слепоты и мук раздора». Он был счастлив. Он был совершенно счастлив.
Горазд
На орлиных скалах
Как орел рассевшись —
Чтó с тобою сталось,
Край мой, рай мой чешский?
Марина Цветаева
27 мая 1942 года на окраине Праги было совершено покушение на Рейнхарда Гейдриха.
Гейдрих, блондин с вытянутым лицом и пухлыми губами, шеф полиции Германии и рейхспротектор Богемии и Моравии, возвращался с музыкального фестиваля. Мимо его «мерседеса» мелькали домики предместья; в коротко стриженной голове рейхспротектора звучали обрывки фортепианного концерта.
Незадолго до этого на место прибыли два молодых человека на велосипедах.
На повороте дорога шла в горку, и «мерседес» слегка замедлил ход.
Один из велосипедистов выскочил на дорогу и попытался открыть огонь по машине. Оружие заклинило. Тогда второй бросил в нее гранату. Раздался взрыв.
Гейдрих остался жив, но был ранен. Через несколько дней он скончался в больнице.
В протекторате Богемии и Моравии было объявлено военное положение.
Для покушения, как было установлено, из Великобритании была десантирована целая группа чехословацкого Сопротивления.
Начались карательные операции. По подозрению в укрывательстве одного из десантников была сожжена деревня Лидице. Мужчины старше шестнадцати расстреляны, женщины
