одновременно и простая и сложная. В простейшей форме: я нас убила. В самой сложной она приобретает вид дней, которых у нас не будет, детей, которых я никогда не поцелую. Она, эта мысль, поселяется глубоко во мне. Она заполняет меня, и где-то внутри нее, внутри этой безграничной близости, оказывается Найл Линч.
Я прихожу в себя медленно. А может, быстро. Мы не перевернулись, но стоим под углом. Сперва я не чувствую боли, потом — да. В плече и на губах. Потом в груди.
— …ни, очнись. Фрэнни. Фрэнни. Очнись.
Я открываю глаза, в первый миг меня ослепляет свет, а в следующий ослепляет тьма. Изо рта вылетает звук, нечто паническое.
— Вот и умничка, все в порядке.
Я мигаю, пока не удается рассмотреть, что Найл рядом, все еще на своем сиденье, все еще держит меня за руку.
— Мать-перемать, — говорю я.
— Знаю.
Мы на пастбище. Из машины вырастает дерево. Ствол и ветви по-зимнему голые и серебрятся в ночи. Фары прорезают во тьме два отверстия; я вижу, как к свету слетаются мошки, поверх глади белого снега — он без единого повреждения, будто оконное стекло.
Я дергаю ремень безопасности, понимаю, почему больно в груди, потом соображаю, что можно его отстегнуть.
— У тебя травмы есть? — спрашивает Найл. — Ощупай свое тело.
Я щупаю, ничего плохого не обнаруживаю. Прикусила язык. В плече — осколок оконного стекла. Грудь в синяках. А в остальном…
— Кажется, все в порядке. А у тебя?
— Ступня всмятку, а так все нормально, — говорит Найл. — Нужно добраться до второй машины.
Господи. Я вытягиваю шею и вижу на дороге машину: перевернута.
— Мать вашу. Мать вашу на хрен. — Моя дверца отворяется со скрипом, но Найл не идет следом.
— Я в порядке, — заверяет он. — Просто ногу не вытянуть. Иди посмотри, как они там, а я тут разберусь. У тебя телефон есть?
Ищу, обнаруживаю его в сумочке, вытаскиваю:
— Отключился.
— А в моем сигнала нет. Доберись до второй машины.
Я встречаюсь с ним взглядом.
— Спокойно, — говорит он. — Дыши ровно. Что бы ты там ни обнаружила.
Я выкарабкиваюсь из машины. Снаружи страшно холодно. Ноги сантиметров на пятнадцать уходят в снег и тут же немеют, и все же я добредаю до дороги.
Колесо машины все еще крутится в воздухе. Сколько прошло времени? Может, те, кто там внутри, все еще… Я вдруг теряю способность двигаться. Слишком огромен страх перед тем, что я там обнаружу. Смерть, и еще хуже, чем смерть, — плоть, лишенная жизни. Мне не сдвинуться с места.
— Фрэнни, — окликает меня муж.
Я к нему не поворачиваюсь. Таращусь на медленно вращающееся колесо.
— Всего лишь тело, — говорит он.
Откуда ему знать? В этом-то и проблема.
— А если они живы?
Ну конечно. Я начинаю двигаться: прежде чем достигнуть мозга, слова добрались до тела и толкнули меня к машине. Я ложусь животом на ледяную дорогу, чтобы разглядеть водителя. Она в машине одна. Женщина, примерно моего возраста. Короткие черные волосы, практически сбритые.
— Она… не реагирует! — кричу я. — Непонятно… ах, мать твою…
— Попытайся ее растолкать!
Я слегка встряхиваю ее:
— Эй, очнитесь. Нужно очнуться.
Она не откликается. Черт, черт, черт… Пальцы, которые я к ней протягиваю, дрожат, мне страшно, всем нутром не хочется дотрагиваться до тела, да мать же твою, а ну, взяла и сделала — и вот я нащупываю пульс. Проходит секунда, почти бесконечная секунда, я почти убеждена, что она погибла, что я прикасаюсь к трупу, к разлагающемуся трупу, и тут я наконец ощущаю совсем слабое неверное биение, точно взмахи крыльев мошек, которых я видела в свете фар. Я воображаю себе то же неверное биение в ее теле, эту упрямую напористую непокорную силу жизни — она слабее слабого и все же не прерывается. Это помогает мне собраться, я заползаю внутрь, хватаюсь за ремень безопасности. Мне его не отстегнуть, я дергаю его, и тут…
Она очнулась.
Негромкое хныканье. Потом могучий вой, как при катаклизме.
— Тихо, — произношу я инстинктивно, я, некое странное потустороннее существо, и она затихает. — Вы живы.
Она испускает слабый медленный стон, а потом — слезы, паника.
— Вы живы, — повторяю я. — Вы в машине, она перевернулась, я вас сейчас вытащу.
Неотвязный туман страха испарился. Я стремительно выстраиваю в цепочку факты, объединяющие нас троих, и факты эти таковы: она жива и я ее отсюда вытащу.
— Помогите, — шепчет она. — Мне обязательно нужно выбраться. Обязательно.
— Я вас сейчас вытащу, — говорю я, и я никогда еще и ни в чем не была так уверена.
Я выползаю наружу, захожу с другой стороны, влезаю ногами вперед, чтобы ударить пяткой по застежке ремня. Туфли на мне ни на что не годные, впервые в жизни, блин, надела каблуки. Я выползаю обратно, сбрасываю их, сбрасываю со всей мыслимой яростью, а потом вновь приходят спокойствие, уверенность, я лезу назад, бью босой ногой по пластику, это больно, очень больно, я чувствую, как по ступне и лодыжке струится теплая кровь, но я бью снова и снова, пока пластмасса не подается, не выпускает ее на свободу. Она падает на голову, я извиваюсь, пока не удается подсунуть ладонь ей под затылок. Чем нам это поможет, я не знаю.
Она плачет, рыдает, истекает кровью. Катастрофа. Приходит простая, ясная мысль: это безумие.
Мы лежим лицом к лицу. Будто любовники.
— У меня форма в багажнике, — говорит она.
— Что, моя хорошая?
— Футбольная форма сына и его команды. Я все комплекты сегодня забрала. Собиралась забрать неделю назад, да все забывала, приходилось им в костюмах тренироваться. Он страшно психовал. Он иногда таким хамом бывает.
Тут мы дружно смеемся.
Я глажу ее по лицу:
— Давайте попробуем выбраться из машины.
— Да. И мы ведь форму тоже заберем, правда?
— Конечно. Вас как зовут?
— Грета.
— Грета. А я Фрэнни.
Ее трясет, в голосе хрипота.
— Грета, вы можете двигаться? Я вашу дверцу открыла, уверена, что вы сможете выбраться.
— У меня волосы короткие из-за рака, — говорит она.
— Что?
— Я их сбрила. Чтобы денег собрать. У меня-то нет рака. Ой, простите, я не хотела, чтобы вы подумали, что у меня рак.
— Ш-ш, все хорошо, я поняла. — К ней снова подступает паника, поэтому я говорю: — Выгладите просто отпадно.
И она улыбается, вроде как приободренная.
— И верно, — говорит она. — Выгладит действительно отпадно. — А потом: — Мне обязательно нужно выбраться.
Тут мне приходит в голову, что она еще не сделала ни одного движения — возможно, просто не в состоянии, возможно,
