хотя знаю, что внутри – письма Григора. Тайное свидетельство их тридцатилетней любви. В то время рана еще не затянулась, и я отложила ее последний дар, мне хотелось как-то остановить неизбежное: окончательное подтверждение, что она умерла. Тогда было очень много дел, отложенных на потом: я была не в силах разобраться со всем сразу. Но теперь пора.
Я тяну за ленту, и аккуратная стопка рассыпается. Внутри письма сложены, словно указатель их с Григором любви. А я нашла свою любовь без указаний, нас с Тео свел случай. Хотя я до сих пор не придумала, как быть дальше.
– Веришь ты или нет в духов, судьбу или что-то еще, только вам суждено быть вместе, Соф, – улыбается Таша, но выражение ее лица грустное. – Знаю: ты его любишь. И тебе без него плохо. Похоже, тебе нужно переехать. Сделай для разнообразия хоть что-нибудь для себя.
Она смотрит на меня, наслаждаясь моим удивлением неожиданной перемене ее настроения.
– Но как? Я хочу быть с ним больше всего в жизни. Но это значит бросить все привычное – не знаю, смогу ли я.
– Сможешь. Не жалей, что выбираешь для себя счастье, – говорит она, сжимая мою руку.
– Получается, что все на его условиях. Я жертвую очень многим – практически всем, – включая любимую работу. А это все, что мне осталось. Я пытаюсь подключить разум, а не только чувства, но не знаю, права ли я. Я зареклась обращать внимание на призраков и духов, но мне нужна подсказка, что делать. До сих пор ничего не вижу.
– Я хочу, чтобы ты была счастлива, и если придется переехать, ну что ж. Хотя мне не особенно нравится, что ты будешь крестной у черта на рогах.
Я улыбаюсь, и вдруг сердце подпрыгивает, когда я понимаю, о чем она.
– Погоди! Да что ты говоришь! Неужели? – визжу я, когда она кивает, подтверждая тайну, и сияет.
Я бросаюсь к ней на шею, и мы обе заливаемся радостными слезами.
– В жизни не слышала ничего лучшего, – рыдаю я.
Я смотрю на Ташу. Годы ее боли и потерь, которые мы пережили, когда ЭКО не сработало, иногда были слишком невыносимы даже для ее жизнерадостной натуры. Но она выстояла, и, наконец, впереди замаячило счастье.
– Пока рано о чем-либо говорить, шесть недель, но у меня близнецы. Как могла скрыть это от тебя! Труднее всего было молчать, но, как видишь, тайны бывают приятными. Ангус настаивал, чтобы я позвонила тебе сразу, но мы же поругались. Я ждала, вот помиримся, сяду перед тобой и официально спрошу: будешь их крестной?
Я глотаю воздух сквозь слезы радости. Меня переполняют чувства, мы так долго ждали этого дня. Не зря я ставила свечки в Метони и молилась. Близнецы!
– Мама была бы счастлива, – говорю я. – Прости, что я позволила заниматься уборкой – в твоем-то состоянии. Тебе нужно лежать на спине, прислушиваясь к чудесным ощущениям.
– Дорогая, конечно, буду, и как можно больше. Но сначала прочитай мне какое-нибудь письмо Григора. Я сгораю от любопытства.
– Поздравляю, моя замечательная «залетевшая» подружка, – смеюсь я. – Жаль, что не можем выпить шампанского, но я никогда не была счастливее, что не надо откупоривать бутылку. Ведь ты официально «завязала».
– Милая, но ты-то можешь, расскажешь мне, какое оно на вкус.
– Нет, не отважусь, а то опять вывернет наизнанку. Мне дурно от одной мысли о выпивке. С тех пор, как приехала, не было никакого желания.
Как только я произношу эти слова, в голове что-то щелкает. По Ташиному выражению лица вижу: она думает о том же.
– Соф… сколько ты уже здесь, четыре, пять недель? И там три. И, зная, что в первый день цикла ты лежишь в постели пластом, как Мэрилин Монро, может, я чего-то не понимаю, но… месячные у тебя были как раз перед отъездом в Грецию и…
Болезнь, потеря аппетита, тошнота от одной мысли о выпивке, боль в груди, когда я обнимала Ташу… я ломаю голову, чтобы понять, возможно ли это. Но в Метони я принимала противозачаточные таблетки, хотя, думаю, пропустила пару дней, когда была у Тео и оставила все вещи дома. Быстро соображаю, сколько дней я могла не пить таблетки. Я перестала их принимать перед отъездом. Не помню, голова была забита другим. Я была занята поисками маминой картины, так что могла и пропустить как раз в то время, когда нужно быть начеку. Я восстанавливаю дыхание, мысленно пытаясь вернуться назад. Краснею от жары и холодею, вспоминая последние недели в поисках доказательств своей безответственности. И таких примеров много.
– Когда появился Роберт, меня стошнило. Я могла выбросить таблетку из-за болезни. А потом пару дней у меня были проблемы с желудком, так что, может быть, и тогда я пропустила, а может, еще день или два… или больше … Может быть… боже мой. Но это не обязательно…
Я не могу произнести это вслух. Я сижу в гардеробной, как эхо открытия, сделанного матерью, когда она вернулась в Лондон после встречи с Григориу… конечно, нет. Я держу в руке одно из его писем, но история не повторяется вплоть до буквы. Или повторяется?
* * *
Любовь моя, «Я», Линдси, в это время года накануне весны мне почти нечего рассказать тебе о Метони. Жаль, что тебя нет со мной. Дни становятся теплее, темнеет очень быстро. Для меня дни всегда темнеют после нашего расставания летом. В душе моей потемки. Я злюсь на себя, что скрываюсь от осуждения людей, семьи. Они виноваты в этом несчастье, поглощающем меня целиком. В том, что приходится скрывать. Хотя мы с этим смирились, этого недостаточно. Мы решили, что не будем жить вместе, но я виню в этом окружающих.
Как бы найти выход и жить вместе? Когда я на лодке, то часто об этом думаю, ищу ответа у моря. Но ответа нет. Моя молитва плывет по воде. Мы словно без вины виноватые. Всего лишь влюбились друг в друга. Представляю, как мы уезжаем куда-нибудь далеко, ты берешь Софи, а я Тео, живем одной семьей среди новых людей, которые ничего не знают. Но это обман, и душа отяготится грехами.
Жить без тебя очень тяжело, бывают дни, когда набил бы карманы камнями, собрался с духом и прыгнул за борт. Но только навлеку на семью непростительный позор. И я бы не хотел причинять тебе больше боли. Представляю, какой стала бы наша жизнь при других обстоятельствах. Наш ребенок бы вырос, если бы Бог оставил
