это было единое целое— охваченная одним порывом, могучая, торжествующая толпа. Оказавшись в зале суда, толпа остановилась. Руководителя у нее не было, и потому ее движения напоминали движения робота, управляемого некой мощной внутренней силой; потом она двинулась на Хики.
Миссионер попятился к столу судьи. Безумие, которым он был до сих пор одержим, покинуло его. Он стоял неподвижно, бледный, но не бледнее обычного. Вокруг него кольцом выстроились англичане; лица их не выражали страха, но были уже омрачены тенью жестокости, которую проявляют англичане, когда видят, что приличия отброшены, что правилами честной игры пренебрегли; истинных причин они, разумеется, не понимают и объясняют происходящее несдержанностью экспансивной расы, однако это, по их мнению, не может служить оправданием.
Но вот черная бушующая лавина сомкнулась вокруг горсточки непоколебимых в своей решимости англичан, среди которых стоял Хики. Полы его миссионерской мантии развевались, как бы стараясь убедить всех, что он, Хики, не их ставленник, что он не хочет быть их ставленником, но достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять, чей он ставленник.
Я отвернулась, не желая видеть, как погибнет этот крохотный островок. Да, возможно, эти люди храбры и благородны, они готовы умереть за свои высокие принципы, и будут защищать Хики до конца, потому что верят его слову, будут бороться за торжество правосудия даже перед лицом разъяренной толпы. Пусть все это так, но скоро островок исчезнет в темных бурлящих волнах, ибо между ними нет взаимопонимания.
Но тут на сцену выступила Рошан. Она поднялась на скамью подсудимых, где все еще находился Говинд, и что-то закричала. Толпа повернула в другую сторону, под ее напором барьер разлетелся, ограждение вокруг скамьи подсудимых сломалось, словно спичечный коробок под каблуком. Говинд свободен! Толпа сгрудилась вокруг него с радостным торжествующим воем. Мы освободили Говинда, освободили невинного человека и теперь уведем его с собой, — родная страна укроет его и будет укрывать до тех пор, пока не обретет свободу. И такой день настанет. Непременно настанет! Толпа повторяла эти слова, как припев песни, она была счастлива, упоена своим могуществом; быстрая и легкая победа успела остудить ее гнев.
Потом началось триумфальное шествие, и Говинд шел впереди, шел потому, что не мог поступить иначе. Но лицо его было пепельно-серым: он мог бы легко избежать ареста, вряд ли кто-нибудь узнал бы, где он скрывается, а если бы и узнал, то никому бы не сказал, однако он предпочел предстать перед судом; предпочел довериться правосудию. Он знал, что ему надо доказать свою невиновность перед всеми. Ну, а теперь? Теперь он уже никогда не сможет доказать свою невиновность. После всего, что произошло в эти дни, ему уже нельзя возвращаться в суд. И хотя двери нашего дома будут всегда для него открыты, он не осмелится постучаться. Судьба осиротила его дважды. Он сам, звено за звеном, сковал себе цепи. Что бы там ни говорили люди, он никогда не будет свободен. Он знал это так же, как я, и поэтому шел с ними.
Скоро пойду и я. Как только вся толпа окажется снаружи, я последую за ней. Ричард же останется. И тут не надо принимать никаких решений: он знает, что не может пойти со мной, а я знаю, что не могу остаться. Итак, мы сейчас расстанемся. Судьба наградила нас щедрым даром; его великолепие украсило и обогатило всю нашу жизнь. Этого никто и никогда у нас не отнимет. Мы познали любовь, и что бы ни случилось, ее сладость навсегда сохранится в нашей памяти. Мы долго пили из кубка счастья, — кубка, который не каждому дано хотя бы подержать в руках. Пора поставить его и уйти.
Уйти? Оставить любимого и уйти с этими людьми? Что они для меня значат, что могут значить по сравнению с тем, кого я люблю? Но они мои, эти люди. А у Ричарда — свои. Стало быть, слова «твой народ» и «мой народ» все же кое-что значат? Может быть, они приобретают реальную значимость от бесконечного повторения? «Пойми же, они для тебя ничто! Ничто — кричало мое сердце. — Если ты сейчас уйдешь с ними, жизнь лишится для тебя всякого смысла! Но в следующий же миг этот голос безумия (или, наоборот, благоразумия?) умолк, и я поняла, что уйду, хотя Ричард останется.
Другого выхода у нас нет, силы, тянущие нас в разные стороны необоримы.
Так ли уж это важно? — подумала я. Через сто лет никто и не вспомнит обо всем этом. И все же сердце мое плакало в безмолвном отчаянии. Так ли уж важно для вселенной, если появится новый мир или погаснет звезда? Так ли уж важно для мира, если где-то погибнет человек или разобьется чье-либо сердце?
Снаружи поднялся ветер. Рыжеватая пыль, взвихренная тысячью ног, ворвалась в зал суда, и я наконец тронулась в путь.
INFO
7—3–4/217—71
Маркандайя, Камала. Ярость в сердце [Текст]: Роман / Перевод с англ. К. Чугунова; [Предисл. Н. Демуровой]; [Ил.: Л. Поддубовская]. — Москва: Худож. лит., 1971. - 214 с.: ил.; 21 см. — (Зарубежный роман XX века).
Камала Маркандайя
ЯРОСТЬ В СЕРДЦЕ
Редактор Л. Ибрагимов
Художественный редактор Д. Ермоленко
Технический редактор Г. Лысенкова
Корректор Т. Кибардина
Сдано в. набор 26/1 1971 г. Подписано к печати 27/IV 1971 г. Бумага типографская № 2. Формат 84x108 1/32. Печ. л. 6,75. Усл. печ. л. 11,34. Уч. изд. л. 11,47. Заказ № 984. Тираж 50 000 экз. Цена 80 коп.
Издательство «Художественная литература»
Москва, Б-66, Ново-Басманная, 19
Отпечатано с матриц типографии имени Володарского в Ленинградской типографии № 5 Главполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров СССР, Красная ул., 1/3.
…………………..
FB2 — mefysto, 2023
Примечания
1
Мантра — молитва, заклинание, завет.
2
Кари — индийское блюдо, обильно сдобренное специей, называющейся кари.
3
Beшти — национальная южноиндийская одежда, кусок ткани, обертываемой вокруг бедер (тамильск.).
4
Эксмиистер — местечко в Англии, где изготовляли знаменитые ковры (теперь их изготовляют в Уилтоне).
5
Золотой могур — дерево, цветущее розоватыми цветами.
6
Лесное пламя — кустарник с ярко-алыми цветами.
7
Скуош — игра, напоминающая
