тебя, не лишается головы. Пока ты не узнаёшь, что три жестокосердные женщины выволокли ее тело со двора, раздели, чтобы никто не узнал о ее принадлежности к дворцу, и бросили где-то на горе Пугак. Чтобы никто его там не нашел, чтобы его съели дикие звери.
В груди у меня все заледенело: медсестра Кюнхи ничего такого мне не рассказывала. Ночь разверзлась передо мной подобно могиле — я видела силуэты трех женщин, волокущих обезглавленный труп, я видела, как они бросают его в совершенно безлюдном месте в горах.
— Тогда и только тогда ты будешь способна понять, лучше ты меня или нет.
Голос Инён дрогнул, она опять шагнула вперед и оказалась всего в нескольких шагах от разделявшего нас ручья.
— Медсестра Кюнхи вряд ли рассказывала тебе об этом. Равно как и придворная дама Анби ничего не сказала моему брату. Она молчала до тех пор, пока однажды ночью я не выманила ее из дворца. Я пригрозила ей пичхимом, желая просто напугать ее. Я… Я хотела, чтобы она поняла, что такое страх. Чтобы почувствовала то, что чувствовала моя мать.
— Но ученицы и их учительница, — прошептала я, — не заслуживали смерти.
— Они встали у меня на пути, — ответила Инён. — Когда придворная дама Анби прибежала в Хёминсо, из класса вышла учительница и увидела меня. Мне пришлось ее убить. Это увидели ученицы и начали кричать и визжать. Пришлось успокоить и их. Но убив их, я изведала чувство вины. Меня до мозга костей пронзил ужас перед содеянным. И я стала еще больше презирать принца — он-то, похоже, не испытывал ни малейших угрызений совести.
— И ты стала распространять листовки. — Я говорила медленно, стараясь выиграть время. — Хотела, чтобы люди начали подозревать принца в резне. И убила еще двух свидетельниц за то, что они спрятали труп твоей матери… — У меня перехватило горло, а в груди поднялась паника: я почувствовала, как теплая кровь Оджина пропитала мне юбку. Он умрет, если я каким-то образом не вытащу его отсюда. Мой взгляд метался по сторонам, в отчаянии ища путь к спасению. Но мне ничего не приходило в голову, и я понимала, что мой друг непременно умрет. Кинжал у меня в руке, как бы искусно он ни был выкован, мало подходил для схватки с женщиной, которая девять лет оттачивала умение владеть мечом.
— Я даже не смогла найти ее, — прохрипела Инён. Теперь она стояла совсем близко. Вода в ручье лизала подол ее юбки. — Я даже не смогла достойно ее похоронить. Та жизнь, которой мы живем, медсестра Хён, не заслуживает того, чтобы жить ею.
Обняв Оджина, я попыталась отползти от тени, которую отбрасывала на нас Инён. Но он был слишком тяжел, спастись с ним на руках никак не удастся. Я могла лишь крепче прижимать его к своей груди, всеми силами желая спрятать его в грудной клетке, рядом с сердцем, и мне было все равно, что будет со мной.
«Я обещала присматривать за тобой, заботиться о тебе, — я закрыла глаза, пытаясь сдержать горячие слезы, — но не знаю, как это сделать».
Тут подул ветер. И я опять почувствовала тот же резкий кислотный запах, что и в доме вдовы, и, подняв голову, поняла: так определенно пахла рвота.
— Я сделаю это быстро, ради всех нас, — прошептала Инён. С жутким металлическим скрежетом она вынула меч из ножен, и он сверкнул в лунном свете. — Наше время подходит к концу.
Запах не исчезал — особенно теперь, когда Инён оказалась так близко к нам. И тут у меня заработал мозг, та его часть, что включалась, когда я открывала книгу по медицине или же опускалась на колени рядом с больным. Когда мне нужно было прийти к какому-либо заключению.
Я обвела взглядом высокую фигуру Инён. Ее лицо казалось бледно-голубым, каким-то вылинявшим, но, скорее всего, в том были виноваты сгустившиеся сумерки. Мне показалось или щеки у нее слегка опухли? Она крепче сжала рукоятку меча, и мой взгляд пробежался по ее окровавленной руке, вверх по рукаву, и я заметила оставленные ногтями царапины и бледные пятна у нее на горле и лице, обычно припудренном. Она прятала эти отметины со дня, последовавшего за резней в Хёминсо.
— Меня часто удивляет людское упрямство. — Инён приставила меч к жилке, бьющейся на моем горле; я дрожала, чувствуя холодную сталь у себя на коже, но взывала к мозгу, требуя его быстрее, быстрее, быстрее перелистывать страницы тех трудов, что я успела изучить. — Мы редко умираем в мгновение ока. Но если ты будешь стоять тихо-тихо, медсестра Хён, то почти не почувствуешь боли. Моргнешь — и обещаю — все закончится.
«Пятна. Похожие на капли дождя на пыльной дороге».
Мой ум замер, палец остановился на нужной странице.
Я медленно отвела голову назад и посмотрела на Инён снизу вверх. Я могла ошибаться. Я наверняка ошибалась. И все же я несомненно видела эти пятна. Я постаралась вспомнить все признаки и симптомы, и на меня с силой обрушилась правда.
— Подожди… — прошептала я. — Ты ведь знаешь, что с тобой не так, верно?
Она еще крепче сжала рукоять меча, ее лицо слегка исказилось.
— Мы с тобой обе ыйнё, и нас учили распознавать признаки смерти. — Я осмелилась просунуть ладонь между моим горлом и лезвием, и Инён не стала мне мешать. — Тебя отравили, да?
— Мне бы следовало убить тебя, — желчно выкрикнула она. Ее меч дернулся, грозя перерезать мне не только горло, но и пальцы. — И я сделаю это, если ты вякнешь еще хоть слово.
— Кто? Кто отравил тебя?
Повисло долгое, прямо-таки гробовое молчание. Последние закатные лучи исчезли, лес погрузился во тьму, от света остались одни лишь проблески — освещенных лунным светом стволов деревьев, искаженного лица Инён, меча, все еще поднятого и готового нанести удар.
— Я солгала. — Ее голос надломился, и с губ сорвался дрожащий смешок. — Мой брат попытался остановить меня. После первого убийства взмолился, чтобы я прекратила убивать. Но все же мы с ним семья, и он не нашел в себе сил заявить на меня в полицию. И потому отравил.
Слова Инён пронзили меня: ее убийцей стал врач Кхун, ее собственный брат. Вот как сильна была его любовь к Анби, ставшей молчаливой свидетельницей жесточайшего преступления.
— Тебе осталось жить всего несколько дней, да и то, если повезет, — тихо сказала я. — И ты готова посвятить остаток жизни убийству людей, которые одни на этом свете способны восстановить честное имя твоей матери. Готова дать умереть ни в
