Президент кивнул, его сложенные на столе руки даже не шелохнулись. Данн попытался прочитать выражение на лице своего главного начальника.
— Господин президент, — сказал он, поднимаясь.
— Говорите, Лоуренс.
— Воздействие на здоровье людей — только начало. Каким бы скверным оно ни оказалось, дальнейшие последствия значительно хуже. Страна будет отрезана от внешнего мира. Перестанут летать пассажирские самолеты. Никто не сможет ни въехать, ни выехать. Произойдет обвал на фондовой бирже, по сравнению с которым 1929 год покажется детской забавой. В считанные дни начнется нехватка всего на свете — пищи, медикаментов, воды, — потому что остановится вся торговля. Мы превратимся в страну «третьего мира». Финансовый центр планеты переместится в Лондон или скорее даже в Гонконг. Объединенные Нации…
— Мне ясна картина того, что может произойти, — оборвал его президент и повернулся к Арвенику: — Больше вам нечего доложить?
Генерал отрицательно покачал головой:
— Хорошего — нет. Нам известно, что антибиотики делают человека восприимчивым к заражению. Можно ввести на них запрет, но тем самым мы подпишем смертный приговор тысячам людей. Не говоря уже о бактериологических эпидемиях, которые начнутся по всей стране. Но даже такие меры могут не подействовать.
— Почему?
— Мы предполагали, что риску подвергнутся лица, принимавшие антибиотики общего назначения в последние несколько недель. Согласно этим расчетам, количество жертв эпидемии может составить несколько сотен тысяч человек. Но последствия, как считает Сэди Толофф из Министерства сельского хозяйства, могут оказаться намного хуже.
Данн насторожился. Ему не докладывали, что имеется обновленный прогноз.
— Толофф воссоздала данные, полученные Коннором. Сорок ученых под ее началом — микологи, эпидемиологи, специалисты по кишечно-желудочным заболеваниям — прочесали его дневники и опубликованные работы. Теперь ясно, что он искал противоядие от узумаки.
— Короче можно? — не выдержал Данн.
— Господин президент, — продолжал Арвеник, подчеркнуто игнорируя помеху, — нам давно было известно, что узумаки заразен для людей, недавно принимавших антибиотики, из-за того что последние уничтожают колонии полезных бактерий в пищеварительном тракте. Однако в аппендиксе человека обитает — и это Сэди Толофф установила на основании записей Коннора — одна особенная бактерия, которая способна поглощать узумаки. Она поедает грибок как паразит, фактически действуя как бактериальная иммунная система.
— И эта бактерия имеется у большинства людей? — поинтересовался президент.
— Не совсем так. Большинство когда-то имели ее. Но после десятков лет использования антибиотиков бактерия, вполне возможно, почти полностью прекратила свое существование в человеческой популяции. После приема антибиотика она гибнет и восстанавливается крайне медленно.
Никто не проронил ни слова и даже не пошевелился.
— Генерал Арвеник, как вы оцениваете возможные потери?
— Допустим, если за один день заразится один человек и каждый день этот человек будет заражать еще одного, то через месяц в профессии получаем пятьсот миллионов жертв.
Лоуренсу показалось, что из зала в один миг выпустили весь воздух.
39
С утренней передачей в руках Уолли Азертона оказалась большая упаковка шоколадных шариков с молочно-солодовой начинкой. Уолли был «дальнобойщиком» — отсидел двадцать два года. Оставалось еще четыре. В тюрьме Хэзлтон он крутил мелкий бизнес — зарабатывал на посредничестве, обменивая сигареты на хавчик, контрабандное бухло на журналы с голыми девками. Если давали хорошую цену, мог и мобильник передать. Сделки в основном были грошовыми, но иногда перепадала возможность срубить по-крупному.
Недавно ему предложили самое выгодное в жизни дело.
Первый контакт состоялся два месяца назад. С тех пор Уолли тщательно готовил почву. Деньги уже капали на банковский счет в его родном Толедо в штате Огайо. Он рассчитывал выйти на свободу миллионером.
Азертон завернул коробку конфет в простыню, сунул наушники-капельки «айтач» в уши и отправился в прачечную. По дороге Марвин Гэй нараспев спрашивал его «Что происходит?».
В прачечной Уолли положил коробку на складной столик, вскрыл ее и высыпал конфеты. Сладкие шарики, подпрыгивая, раскатились по столу, но невысокий бортик помешал им упасть на пол. Интересно, что за штука такая солодовое молоко? — подумал Уолли.
Он проверил шарики один за другим, пока не нашел нужный. В этом никакого молочка не было и в помине. Шарик был сделан из пластмассы и облит шоколадом, чтобы не отличался от других в коробке. Единственная разница — в размере, он был чуть-чуть крупнее настоящей конфеты. Уолли сунул шарик в рот, обсосал шоколад, обтер тряпкой, достал спрятанное в подошве лезвие и аккуратно надрезал оболочку.
Та треснула, как яичная скорлупа. Внутри оказалась странная механическая козявка-паучок. Уолли предупредили о ней заранее. На спине паучка была приклеена миниатюрная видеокамера, меньше которой Азертону не доводилось видеть, — не больше точки на игральном кубике. Он наклонился, чтобы рассмотреть диковину поближе, потом взглянул на «айтач» и увидел собственную физиономию на дисплее.
Уолли взобрался на стол и начал отвинчивать шурупы на крышке вентиляционного канала. Работая, он размышлял о том, имеют ли машины хотя бы примитивное понимание мира. Ведь они способны передвигаться, реагировать на команды и менять направление движения. Какое-то подобие разума у них должно быть, хотя до свободы воли еще далеко. Уолли считал свободу воли интересной темой. Он был уверен, что однажды машины начнут выносить собственные суждения и делать собственный выбор. Пока это время не наступило, но скоро наступит.
Козявка не имела собственной воли. Она выполняла команды богатого немногословного сукина сына, который отвалил за услугу миллион четыреста тысяч долларов. Паучок — инструмент его воли. В этом смысле Уоллес Азертон мало чем отличался от механической козявки.
Заключенный в точности выполнил распоряжение — положил микробота в вентиляционный канал и развернул в нужном направлении. Затем нажал кнопку программного приложения на «айтач», и ползунчик скрылся в темном канале. Уолли направлял его бег, водя пальцем по дисплею. Из канала доносился едва слышный металлический цокот маленьких лапок.
В ушах Уолли он отзывался звоном золотых монет.
Китано погрузился в воспоминания, в уме полыхало яркое пламя. Данн появится только через час. Можно вспомнить былое, пока он не пришел. С возрастом настоящее все больше теряло очертания, становясь похожим на сон, а прошлое проступало все резче. Как если бы реальным было только прошлое, а настоящее — лишь иллюзией. Подлинный Китано все еще жил, присматривался и ждал своего часа в 1945-м.
К лету всем стало ясно, что война с американцами на Тихом океане проиграна. Токко были последней, обреченной, героической попыткой Японии внести перелом в войну с империалистами Запада. Машины из стали не справились с задачей. Оставалась последняя надежда — на машины из плоти. Тысячи юных японских воинов отправились на свое последнее задание без права на возвращение, чтобы нанести удар в сердце врага, управляя самолетами, катерами, торпедами. На Западе их называли другим японским словом — «камикадзе», или «божий ветер». Так в Японии прозвали тайфуны, которые в тринадцатом веке уничтожили флот монгольских захватчиков.
