снова почувствовал себя в безопасности, да и Ксении стало намного лучше. К тому же царские обязанности порядком утомляли, он и не думал, что будет жить под столь жесткой «прессовкой». Еще бы — на заутреню вставай не свет ни заря и трать пару часов на службу в церкви, отмаливай грехи православных подданных — нашли святого.
А там завтрак и начинается рабочий день — принимай бояр, а то и хуже — сиди с ними на заседании, хорошо хоть ссориться меж собой перестали за места — рассадили всех по порядку. Решили все дела — можно и пообедать, все чинно и благородно, как сказано в одном кинофильме — сплошная тягомотина. Хорошо, что короткий зимний день исключает полуденный сон, общепринятый летом, но и тут деваться некуда — раз «светоч православия», то шагай в церковь. И не объяснишь, что дел уйма, времени не хватает, чтобы все службы подобно ревностному монаху стоять. А потом еще и вечерня — тут опять со всеми стоять и молитвы читать согласно обычаю — цари должны быть ревнителями православия, и все должны это видеть.
Первого Лжедмитрия как раз и погубило то, что на службы старался не хаживать, летним днем как все православные, не спал, бодрствовал, окаянный и игрищам бесовским предавался. Да еще на католичке решил жениться — еретиков в Москву ввел, поставил пастухами над агнцами божьими. Да с таким перечнем еще удивительно, что почти целый год народного бунта не случилось — «царь де не настоящий!»
Но стоило выбраться за Москву, как тут же спали невидимые оковы. Теперь службы стоял не полностью, порой заменяя их молитвой дома — и накопившиеся дела стали решаться гораздо быстрее. Над душой не стояли патриарх с боярами, никому до него не стало дела — будто многопудовая ноша с плеч упала. Изводили пустяшными просьбами — а тут благодать, в ноги не падают, с мольбами не обращаются.
— Ох, как хорошо! Благодать!
Иван совершал конную прогулку по небольшому городку, с наслаждением вдыхая морозный воздух. В Москве было иначе — дым из многих тысяч печей оседал золою и сажей на узкие улочки, только что выпавший снег из белого тут же превращался в серый. Запах тот еще непередаваемый — неистребимое амбре от естественного «автотранспорта». Десятки тысяч лошадей любят жевать сено и овес, и навоза соответственно получается слишком много, а город в размерах хоть и большой, но не настолько, чтобы «аромата» в нем не ощущать. А вот на лето из столицы лучше убираться куда подальше — жить станет совершенно невозможно.
К тому же Первопрестольная сама по себе одна большая куча проблем — кругом деревянные дома, большие и малые, и все без противопожарных кирпичных перегородок. При ветре, стоит где-то любому строению загореться, полыхнет весь город, от дома к дому, от квартала к кварталу пал пойдет, пока весь град в сплошной костер не превратится. И люди будут гибнуть не сколько от пламени — дым всех душить начнет. И это опасность реальная, зримая и осязаемая, пожары каждый день случаются — их тушат всем миром сразу. Но то до поры и времени, когда полыхнет, пока люди не знают, но в том, что большой пожар будет, никто и не сомневается. Недаром поговорка в памяти народной поговорка осталась, весьма злободневная — «от копеечной свечи вся Москва сгорела!»
Скученность населения в мегаполисе — а как иначе назвать деревянный город с населением свыше ста тысяч человек — могла сыграть и более страшную штуку, стоит попасть под эпидемию. Тут повсеместно в ходу чума, оспа, корь и прочие пакости, от которых лечения нет, время антибиотиков и противовирусных препаратов с прививками еще не пришло.
Так что работы непочатый край, за что не возьмись, все нуждается в кардинальных улучшениях и преобразованиях. Потому вначале следует тщательно разработать программы с перечнем всех необходимых мероприятий, назначить «ответственных товарищей», чтобы знать с кого три шкуры содрать за неисполнение, и не испугаться, памятуя, что глаза бояться, а руки делают. А то чиновники в его 21-м веке переиначили эту поговорку в заповедь онаниста — у которых трудов множество, а деток нет совсем…
— Надежа-государь, благослови!
Откуда-то снизу раздался детский писк — детвора на улочках уже не боялась подбегать к нему. Рынды — трое спереди и столько же сзади, не мешали деткам, на то Иван дал свое повеление. И сейчас погладив ребенка лет двенадцати по голове — по длинным русым волосам, он благословил мальчика… Да разве мальчишка с такими то лохмами!
И тут же голень под коленом обожгло болью, парень ему воткнул какой-то штырь в левую ногу, и стремительно рванул к узкому переулку. За ним, услышав болезненный вскрик царя, сразу рванулись трое рынд, еще трое окружили его. Иван ухватил пальцами штырек и вырвал его из ноги — боль была ослепительная, но сознания он не потерял.
— Снимите сапог, быстро, перетяните ногу вверху!
Мысль работала четко, он понял, что его попытались убить. И чувствовал, как сапог наполняется кровью. А сам посмотрел на штырь — нечто похожее на скальпель, только стилетное короткое лезвие, причем в кавернах. Он прикусил губу, мгновенно поняв — именно таким делают оружие не для того, чтобы убить клинком, тут намного страшнее. В этих кавернах сильный яд, который вносится даже в неглубокую рану. И стало горько на душе, он протянул клинок Кузьме. Тот смотрел на него широко округлившимися глазами, прекрасно осознав ситуацию — ведь все видели подобные штуки, даже наконечники стрел и арбалетных болтов похожи. А Иван негромко произнес, голова начала кружиться — кровь хлестала.
— Ногу перетяните, артерия задета. Там яд, лекаря надо… Расслабился, сам виноват…
2023 год. Олха.
От автора.
В далеком 1976 году отмечали сорокалетие с момента начала гражданской войны в Испании, и с другими школьниками я был на выступлении двух советских генералов, участников той войны. Их слова меня ошарашили — но откуда в свои юные года мог знать о таком. И принялся читать литературу о тех событиях, покупал, где только мог. Прошло десять лет, началась «перестройка», на книжной полке стояло несколько десятков книг, и тут я приобрел мемуары Энрике Листера «Наша война». И встретил там героя своей книги, человека, у которого хватило мужества умереть за Республику, но недостало решимости сражаться за нее в те первые решающие дни. Но тогда я не знал даже его имени, только фамилию. Но понял, что за пять дней с начала мятежа в Марокко он мог если не изменить ход будущей гражданской войны, то серьезно
