сосредоточивалось на разговоре.
– Ты поняла, что так навсегда и останешься в тени, – тем же ровным голосом продолжил Тимофей. – После гибели Габриэлы всё, о чем будут говорить люди, – смерть Габриэлы. Неважно, что вас с ней якобы перепутали, – о тебе никто даже не вспомнит. А Генрих Вайс, напротив, обретет всемирную известность как сумасшедший убийца, настигший свою жертву аж в Антарктиде. Я склонен предположить, что эту мысль подал тебе Лоуренс. И ты не выдержала. Той же ночью, как только Лоуренс заснул, пошла и зарезала Генриха. Ты не хотела проигрывать. Но как выиграть – не знала. Ты ведь не убийца по натуре, Брю! Вовсе не убийца. Просто девушка, которой не везло. И ты не знала, что случится после того, как перережешь сонную артерию. Хотя в кино не просто так убийца стоит позади жертвы. Кино снимают люди, которые знают, где нужно стоять. Ты этого не знала – и вся перепачкалась в крови.
Брю вздрогнула. Прошептала:
– Я… Я не хотела убивать Лоуренса! Он сам во всем виноват! Моя пижама – да. Она… Она испачкалась. На меня плеснуло – на руки, на грудь, даже на штаны! Я не думала, что будет так много. С Габриэлой… было не так. Там все получилось аккуратно. Я испачкала только руки – и то не сильно, тут же вытерла их о снег и присыпала следы. А там, с Генрихом… Когда я увидела, на что похожа моя пижама, до смерти испугалась. К своей комнате бежала так быстро, как никогда в жизни не бегала, – боялась, что кто-нибудь случайно выглянет в коридор. Я хотела убрать пижаму в пакет и спрятать в чемодан. А потом, когда мы вернемся, выбросить. Лоуренс спал. Чемодан стоял рядом с кроватью – в этих дурацких комнатах так тесно! Я потянула чемодан на себя, но руки у меня дрожали. И чемодан опрокинулся на пол. Ужасно громко, мне показалось, что сейчас проснутся все, кто есть на станции… И Лоуренс зашевелился. Я… Я не могла этого допустить.
– Не могла допустить, чтобы он увидел кровь на твоей одежде? Конечно, не могла. И тебе пришлось всадить Лоуренсу в спину нож – чтобы не объяснять ему, откуда кровь. А Оскару не повезло прибежать на твой крик слишком быстро…
– Как… Как ты догадался?! – прошептала Брюнхильда.
– Логика, – пожал плечами Тимофей. – Объективно, в том, чтобы убивать Лоуренса, не было никакого смысла. У тебя ведь не получилось выставить его убийцей. Более того, Лоуренс сам пришел к тебе. К тебе пришел парень Габриэлы! Это был твой триумф над сестрой. Но триумфально сдаваться властям ты не хотела, поэтому Лоуренсом пришлось пожертвовать. И тут вдруг вмешался Оскар, спутав тебе все карты. Очень уж удачно он подвернулся под руку, чтобы оказаться подозреваемым. Защищать Оскара ты не могла, потому что сама же опрометчиво описала ситуацию так, что подумать можно было только на него. И родилась выдуманная история про то, как он домогался тебя в школе. Наверное, если бы ты узнала, что Оскар погиб при попытке к бегству, ты бы успокоилась. Но ты услышала, что он жив, что я собираюсь посвятить ему работу, и все вернулось к началу: нельзя было позволить Оскару стать известным и затмить тебя. – Тимофей улыбнулся. – Знаешь, тебя даже нельзя осуждать за то, что ты сделала. Ведь ты же убивала… убийц.
Рот Брюнхильды приоткрылся. Она была поражена в самое сердце, потому что Тимофей угадал.
И тогда он тихим и спокойным голосом произнес два слова на русском:
– Вероника, сейчас.
В глазах Вероники сверкнула отчаянная решимость бороться за свою жизнь. А остальное сделали инстинкты, вбитые на курсах самообороны. Она схватила руку с ножом и что есть силы оттянула ее от себя. Затылком ударила Брюнхильду в лицо. Тут же наклонилась вперед, вцепилась зубами в запястье Брю. И – заключительным аккордом – ударила ногой назад, в пах.
Нож упал на пол. Брю со сдавленным криком согнулась в три погибели, а Вероника одним прыжком переместилась за спину Тимофею. Вцепилась в его плечи и только теперь начала дрожать. Так сильно, как будто к ней подключили переменный ток.
Брюнхильда упала на колени, потянулась к ножу. Тимофей дернулся в ее сторону, но ему помешала Вероника, буквально повисшая на шее.
В тот миг, когда пальцы Брюнхильды коснулись ножа, на них опустилась нога в теплом носке. Брюнхильда завизжала.
– Нет-нет, хватит с тебя, тварь полоумная! – прорычал Огастес, заламывая ей руки за спину. – Эй! Дай веревку.
– Откуда у меня веревка? – спросил замерший в проеме повар.
– Да твою мать! Дай что-нибудь. Посмотри в инструментах, там должны быть пластиковые стяжки.
Повар, сопя, уто`пал на поиски стяжек. А Огастес, прижимая коленом Брюнхильду к полу, поднял взгляд на Тимофея:
– А я ведь говорил! И не только я. Те, кто здесь работает, с ума не сходят и людей не валят. А вот вы, больные на голову мажоры…
– Да, – сказал Тимофей, глядя на корчившуюся под нажимом Огастеса Брю. – Мы. Больные на голову мажоры.
85
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
В этот раз убежать отец не пытался. Поначалу, увидев следователя, идущего рядом с Тимофеем, вскочил:
– Ты еще кто?! Что тебе надо от моего… – и осекся.
Полицейская форма на парне, который вошел в гостиную вслед за ними, говорила, видимо, сама за себя. А следователь был одет в штатское.
– Капитан Дитрих Биккель, – объявил следователь, привычным жестом вынимая из внутреннего кармана удостоверение. – Господин Бурлакофф?
– Да. Я… – Отец как-то мгновенно сник. Как будто стал ниже ростом.
– Вы арестованы по подозрению в попытке шантажа.
Отец перевел взгляд на маму. Он всегда так делал, когда не понимал чужую речь.
А мама смертельно побледнела и застыла. Даже слеза, катящаяся по ее щеке, замерла – будто враз замерзла.
– Он говорит, что ты арестован за попытку шантажа, – сказал отцу по-русски Тимофей. – Это ведь ты писал письма Штефану?
– Тихо! – Следователь предостерегающе поднял руку. – Вы не можете в присутствии представителя органов правопорядка разговаривать на языке, которого я не понимаю. Это может быть расценено как попытка ввести следствие в заблуждение… Фрау. – Он повернулся к маме. – Верно ли я помню, что вы говорите на обоих языках? Сможете выступить в качестве переводчика? Или же предпочтете проследовать в участок – где переводчик будет предоставлен вам и вашему бывшему супругу в официальном порядке?
– Мне?! – Мама мгновенно вышла из оцепенения. – Меня – в участок? Но почему – меня?
– Она ни при чем! – вмешался отец. На такие
