Я сдерживаю свое любопытство. Никаких вопросов не задаю. Но когда автомобиль съезжает с дороги и поворачивает на тихую улицу частного сектора, мое сердце ускоряет свой бег.
Литый из бронзы номер «337» расплывается перед моими глазами, прежде чем отъезжают ворота. Не хочу плакать, но несколько слезинок вырываются и соскальзывают по щекам. Хорошо, что мужчины выходят. Успеваю быстро смахнуть влагу до того, как Гордей открывает дверь и подает мне руку.
Выбравшись из салона, молча ступаю по серо-красно-желтой тротуарной плитке. У меня попросту не находится слов, чтобы что-то говорить. Грудь сдавило, дышать сложно. Минуя огромный трехэтажный дом, направляюсь на задний двор, чтобы увидеть бушующее море. Оно слепит глаза, но вряд ли можно списать на это то, что я снова плачу.
Чувствую, как Тарский прижимается сзади и обвивает руками мои плечи. Сглатываю и вцепляюсь в его ладони пальцами.
— Надеюсь, это слезы радости, — трогает губами мое ухо. — Но если тебе здесь не нравится, можем продать и выбрать подходящий дом вместе. Не хотел по приезду селиться в гостиницу.
— Нет, нет… — выдавливаю, как только удается свободно вдохнуть. — Конечно, нравится! Я растрогалась… Пора бы тебе уже привыкнуть. Похоже, до родов я буду на все реагировать со слезами.
— Ты еще не вошла в дом, — голос Гордея выдает хрипоту.
Уже понимаю, его тоже задело эмоционально.
— Мне не нужно входить, чтобы почувствовать себя самой счастливой, — шепчу, не в силах подавить дрожь. — Ты — мой муж. Мы вместе и относительно свободны. У нас есть свой дом, — порывисто перечисляю я. — Скоро появится собака, потому что теперь я точно знаю: все, что ты говоришь, имеет вес. Если сказал, значит, исполнишь. И… это… — дыхание перехватывает. Но я хватаю небольшую порцию холодного воздуха и оборачиваюсь к Тарскому. — Самое ценное — иметь возможность полностью тебе доверять.
Выражение его лица не меняется, но в глазах вспыхивает огонь, выдающий эмоции, от которых у меня разбегаются по спине мурашки.
— Научилась? — спрашивая, Гордей прижимается лбом к моей переносице. — Доверять научилась?
— Да, — выговариваю едва слышно и для надежности киваю.
Привставая на носочки, закрепляю слова поцелуем. Столько этих поцелуев у нас с ним уже было, а до сих пор грудь судорогой простреливает и опаляет мышцы жаром. Как же приятно, когда спешить никуда не нужно. Лаская друг друга, догораем в свободном падении. Ни плохая погода, ни другие люди не способны нам помешать.
Оставляя позади прошлую жизнь, вместе летим в светлое будущее. Мы сами его создадим.
И не важны нам никакие имена.
Есть просто Он. И есть Я.
Он и Я. Мы.
Эпилог
Катерина
— Мамушю, мамушю, — тоненьким звоночком прорывается в сон голос младшего сына. — Мамушю…
— Цо ше стало, Тобиаш[13]? — отзываюсь, с трудом разлепляя веки.
При виде заплаканного личика малыша сонливость вмиг улетучивается. Организм мобилизует резервные силы, задвигая усталость на задний план.
— Хэй, — сажусь и поднимаю сына на руки. — Ну, цо ше стало, кохане?
— Хце погласкач песка, але он цалы час учека[14], — выдает малыш, а я, не скрывая облегчения, выдыхаю.
— Тшеба мечь черпливошьчь, Тоби[15], — напоминаю, поглаживая крепкие плечики.
— Вем, — поджимает сын губы. И после небольшой паузы признает, словно поражение: — Тата тэж то муви[16].
Терпение… Похоже, все наши дети обделены этой добродетелью. Поэтому нашему папе приходится свое исключительное терпение взращивать, чтобы хватило на нас всех.
— И где сейчас папа? — продолжаю на польском.
За годы жизни в Польше свыклась с языком и со своим статусом. Даже в полубессознательном состоянии изъясняться буду лишь на польском. Наши дети не владеют русским. И вряд ли когда-либо узнают о своих корнях. Но с этим я давно смирилась. Не это важно. Самое главное, что мы вместе и в безопасности.
— В кухне. С Кубой и Алисией.
— Погоди минуту, — со всей серьезностью обращаюсь к четырехлетнему сыну. По тону он должен понять, что это важно. — Никуда не уходи сам, — опускаю его на кровать. — Я умоюсь, почищу зубы, и пойдем к ним.
— Хорошо. Может, мне удастся поймать Рэя.
— О, нет, не стоит сейчас, — останавливаю малыша, когда он уже намеревается в поисках щенка забраться под кровать. — Ты напугаешь Рэя, и потом еще труднее будет добиться его доверия. Лучше давай так: я выйду, и отнесем его к маме. Он боится без нее, помнишь?
— Потому что он еще маленький?
— Именно.
— Ладно. Я жду!
По интонации понимаю, что мне следует поторопиться. Управляюсь быстро, однако Ронда, наша любимая восьмилетняя хаски, оказывается еще проворнее меня. Когда я выхожу из ванной, она уже уносит своего «украденного ребенка».
— Как Ронда поняла, что Рэй здесь? — удивляется Тобиаш, а я смеюсь.
— Потому что мама всегда чувствует.
Спустившись на первый этаж, двигаюсь не столько на ориентир, который дал мне Тоби, сколько на шум. Из кухни доносится увлеченная тарабарщина старшего сына. Алисия еще не умеет говорить, поэтому поддерживает любые разговоры набором громких звуков, которые успела освоить к своим неполным восьми месяцам. Реплики Гордея, которого я практически десять лет, даже в порыве страсти, называю исключительно Владеком, звучат, как всегда, значительно реже, спокойнее и весомее.
Улыбка расползается на моем лице задолго до того, как я вхожу в нашу большую светлую кухню. Все потому, что в груди сходу разливается тепло, а сердце переполняется любовью.
Тарский, придерживая одной рукой Алисию, ловко орудует лопаткой у плиты и при этом обсуждает что-то с Кубой. Последнему в сентябре исполнится девять, все чаще он поднимает серьезные темы. Порой приходится задумываться над ответом.
— Почему бабушка с дедушкой так редко к нам приезжают? — ловлю один из вопросов Кубы.
— Ты же знаешь, сын, что у них круглый год наплыв туристов, — спокойно отзывается Гордей.
— Тогда почему мы к ним никогда не ездим? Мы же можем. Я хочу в Австрию.
