— Господи, да это же… Маруся! — ахнула Алевтина Кирсанова. — Ну, я ей сейчас задам!
Увлеченные разговором, они и не заметили, как девушка подошла к дому. А Маруся Кирсанова легко взлетела на веранду и обиженно протянула:
— Никто не встречает… Ну, привет всем!
— Где ты была?! — грозно воскликнула мать.
— Гуляла. Ту ти, ту, ту, ту. Корнет, приветик! Может мне передумать и все-таки выйти за тебя замуж? Ты красавчик, честное слово!
— Постойте-ка, — спохватилась вдруг Наталья Александровна. — Если Маруся не дочь Эдуарда Листова, как же тогда быть с завещанием?
— Что-что? — фыркнула Маруся. — Не дочь? Ха-ха!
— Ну, насколько я в курсе, это теперь не имеет никакого значения, дочь или не дочь, — сказал капитан Платошин.
— Как это? Как это не имеет? — заволновалась Олимпиада Серафимовна, затрясла серьгами.
— Он признал ее таковой. И точка. Поскольку в семье нет инвалидов и малолетних детей, то даже на часть наследства никто претендовать не может. И, согласно завещанию, теперь все, что заработал Эдуард Листов, принадлежит Марии Эдуардовне Кирсановой, как единственной наследнице.
— А вообще, это справедливо, — заметила Вероника Юрьевна. — Правда, Майя?
Та ничего не сказала, виновато отвернулась к окну.
— О, и эти здесь! — прищурилась Маруся. — Какими судьбами?
— Отношения выясняем, — усмехнулся Эдик.
— А у вас здесь весело! Значит, я не дочь художника? А чья? Мать?
— Марусенька, я тебе все объясню…
— Уж постарайся. А вообще, это не имеет никакого значения. Я есть хочу. Нагулялась, проголодалась. Кто вообще в этом доме готовит еду?
И тут Настя первой поднялась из-за стола:
— Я пойду, поставлю самовар. Кто-нибудь еще хочет чаю?
Отъезд
Через неделю к дому подъехало такси, и Маруся Кирсанова пальцем поманила к себе топтавшегося на крыльце Егорушку:
— Парень, отнеси-ка в машину чемоданы. Быстро.
Тот метнулся в дом, а Маруся повернулась к Веронике Юрьевне:
— Зря такси вызвали. Мишка бы вас подвез.
— Нам ничего не надо, — устало сказала та. — Сами как-нибудь. Спасибо за гостеприимство, за неделю Майечка немного окрепла, поправилась.
— Да не за что! — махнула рукой Маруся. — Подумаешь, недельку в папашином доме погостила! А Эдуард Олегович Листов был не промах, честное слово! Зато я теперь не знаю, что со всем этим делать.
Она кивнула на огромный дом, где в окно второго этажа испуганно выглядывала Олимпиада Серафимовна.
— Что с ними теперь? — заметила ее и Майя.
— А, ничего, — зевнула Маруся Кирсанова. — Весело с ними. А хотите — оставайтесь и вы. Навсегда. Места всем хватит.
Она выразительно посмотрела на Майю. Та покраснела, покосилась на мать.
— Ну, уж нет, — отрезала Вероника Юрьевна. — У меня работа, а Майя будет жить со мной. Я никуда ее больше от себя не отпущу.
— А как же театральное училище? — хитро спросила Маруся.
— Мама, — просительно протянула Майя.
— Нет.
Егорушка вышел на крыльцо, нагруженный вещами, торжествующе посмотрел на Марусю: мол, и я на что-то гожусь.
— Что стоим? — спросила та. — Мужчина несет чемоданы в машину, дамы прощаются. Финальная сцена.
Осчастливленный обращением «мужчина», Егорушка потащил вещи в такси.
— Постойте-ка, сумку забыла! Сейчас вернусь. Майя, иди в машину.
Вероника Юрьевна ушла, девушки молчали с минуту, потом Маруся сказала:
— Послушай, я это серьезно. Приезжай в следующем году. Мать поворчит немного и остынет. Родители — они такие. Ты же не ребенок, в самом деле!
— Но я все равно не поступлю в театральное училище, — пожаловалась Майя. — Там же огромный конкурс! А у меня таланта нет.
— Кто сказал?
— Эдик, — упавшим голосом произнесла Майя.
— Ах, корнет сказал, что у нас нет таланта! Вот он-то все и устроит. Ты, главное, не нервничай так. Побольше уверенности в себе, и…
— Майя? — Вероника Юрьевна вышла на крыльцо, поправила на плече ремень сумки.
— Да-да, иду, мама.
— Смотри осторожнее, не споткнись, не упади…
Маруся подмигнула ровеснице карим глазом, потом спохватилась:
— Да! Чуть не забыла! А прощальный подарок?
— Подарок? — напряглась Вероника Юрьевна.
— Секундочку.
Вероника Юрьевна переглянулась с дочерью, а Маруся вскоре вынесла из дома завернутую в белое полотно картину:
— Это ваше.
— Что мое? — удивилась Вероника Юрьевна.
— Портрет. В розовых тонах.
— Нет, я не возьму. Это же такая ценность, такая…
— Да бросьте! С деньгами прижмет — продадите, — пожала плечами Маруся. — А нет, так пусть в доме висит.
— Мама, давай возьмем, — попросила Майя.
— Хорошо, — кивнула Вероника Юрьевна. — Пусть будет память.
— Ну, все. Целоваться не будем, — прощально махнула рукой Маруся Кирсанова. — Всем пока, родному городу привет. Егорушка проводит вас до вокзала, у него инструкции.
— Зачем же? — замялась Вероника Юрьевна. — Не стоит, Маша.
— Надо, — отрезала Маруся. — Ему пора расти. Все, пока, пока!
Женщины пошли к такси, Маруся осталась на веранде. Через несколько минут на веранду выскочила Алевтина Кирсанова:
— Уезжают уже? Ой! А я с Оленькой заболталась! Как же? А котлетки-то домашние забыли? Котлетки-то?
— Все у них есть, — поморщилась дочь. — Чего нет — на вокзале купят. Ну что ты суетишься? Все взрослые.
— Нехорошо как-то, — пожаловалась Алевтина. — И не посидели на дорожку. Не по-людски.
— Как вышло, так вышло, — отрезала Маруся. — Это что, конец?
И, развернувшись, она пошла в дом, в свою комнату за мольбертом, красками и кистями. На летнем небе разливался июльский закат.
Мария Кирсанова, «Весна, яблоневый сад». Холст, масло
— Эдик, ту ти, ту, ту, ту.
— Что? Наконец, перерыв?
Эдуард Оболенский, уже часа три сидевший в саду, в гамаке подле Маруси, которая работала над картиной, захлопнул толстенную книгу, облегченно вздохнул. Все, хватит на сегодня. Стоял удивительный, по-летнему теплый май, заневестившиеся яблони стыдливо прикрывали черные, корявые сучья белыми вуалями. Но Маруся Кирсанова добавляла в яблоневый цвет чуть-чуть розовой краски, и карамельная сладкая дымка придавала ее пейзажу нечто неземное, волшебное.
