– Неприлично, – выталкиваю уже тяжелее. – Мне неудобно, Артем.
Он стискивает челюсти, закатывает глаза и с шумом переводит дыхание.
Пауза продолжительная и дробная. Последнее из-за моего сердца – оно выбивает странный, отрывистый и учащенный такт.
– Правда… Я… – пытаюсь собрать мысли в связное предложение.
Только Чарушин так неожиданно надвигается, что я замолкаю и падаю на подушку.
– Доверяешь мне? Доверяешь? – допытывается с уже привычной, но все еще поражающей меня зацикленностью.
В очередной раз показывает, как зависим именно от доверия. Для него это что-то крайне важное, болезненное, призрачное, недостижимое и одержимое.
– Доверяю, Артем, – заверяю с неизменной отдачей.
Как могу, закрываю. Ловлю в глазах вспышку такой простой и такой искренней радости. Задыхаюсь, пока Чарушин, сохраняя внешнюю суровость, вытягивает из моих слабо сжатых пальцев цепочку, прячет ее обратно под подушку и выдыхает как-то особенно жарко и вместе с тем уязвимо:
– Останься.
Неосознанно прикрываю глаза, медленно киваю и тут же чувствую на своих губах его губы. И снова Чарушин очень нежный. Такой же, как раньше. У меня сердце дрожит, распирает грудную клетку. Я с трудом сдерживаю слезы, потому что для меня эта его нежность – на грани выносимого. Внешне трясет, как ни стараюсь сдерживаться. Периодически всхлипываю и чересчур резко вздыхаю.
– Артем… Артем… Люто… Люто… Очень-очень… Тёма… – выдаю между поцелуями.
Он стискивает крепче и замирает. Натужно переводит дыхание.
– Люто, Лиза, – отражает, не в силах приглушить эмоции даже шепотом. – Так, блядь, люто… Улетела стрелка за красную черту…
– Хорошо, хорошо… Хорошо… – одобряю так же взбудораженно, почти растерзанно. – Ласкай меня… Люби… Люби, Чарушин…
Он содрогается, что-то хрипит и ласкает, конечно. Любит на пределе своих физических возможностей. Долго, неторопливо, тягуче и трепетно. Пока отложенный экстаз не накрывает нас беспощадной волной блаженства.
В следующий раз просыпаемся критически поздно. Часы показывают почти десять. Я, конечно же, тотчас впадаю в панику. Подскакиваю и пытаюсь сообразить, что можно надеть. Вчерашний наряд отметаю сразу, я с ним сама не справлюсь.
– Не кипишуй, – останавливает меня Артем. Пройдясь голышом по комнате, неторопливо натягивает спортивные штаны. – Что тебе принести? – спрашивает, сонно проводя по лицу ладонью и еще круче задирая торчащие волосы.
– Джинсы и футболку, – прошу почти шепотом и забираюсь обратно под одеяло. Не стоять же посреди комнаты без трусов. – Ну и… – смущенно замираю.
Чарушин склоняет на бок голову и вздыхает.
– Говори, что? Хватит стесняться.
– Белье, – хриплю, продолжая сгорать от стыда.
– Понял.
Едва за Артемом закрывается дверь, бегу в ванную. Первым делом выдавливаю на палец пасту и чищу, как могу, зубы. Умываюсь, писаю и спешу встать под лейку душа.
Дверь в спальне хлопает за пару секунд до того, как я включаю воду. Застываю, накапливая внутреннее напряжение. Жду, не прекращая дрожать. Знаю, что придет.
И Чарушин не подводит. Рвано вздыхаю, когда прижимается сзади. Расталкивая потоки воды, скользит ладонями по моему мокрому телу. Касается губами плеча, шеи – ток по коже.
Не прошло и пяти минут, как я паниковала из-за времени. Но в этот миг никакая паника не способна заставить меня его оттолкнуть. Любим друг друга. В этот раз отчаяннее, пошлее и резче. Трахая меня, Артем трогает там пальцами. Собирает соки, хлопает по моей плоти, жестко сжимает, а потом заставляет меня эти пальцы сосать.
– Хочешь, чтобы это был мой член?
– Хочу…
– Кончай тогда… И будем сосать…
Едва меня сотрясает оргазм, Чарушин выходит, разворачивает меня и опускает перед собой на колени. Сосу его член и, продлевая оргазм, тереблю свой клитор. Но все так и так заканчивается – спермой в мой рот. Принимаю ее с последними самыми сладкими спазмами-всполохами в своем теле.
Краснею, когда все заканчивается, когда покидаем ванную, когда одеваемся и когда вместе входим на кухню. Жар во мне никак не заканчивается. Приливает и приливает, как я ни убеждаю себя отпустить ситуацию.
Девочки, судя по всему, завтракают. И к некоторому облегчению с моей стороны, не заостряют внимание на нашем с Артемом позднем появлении. Даже когда он вдруг принимается слишком часто ко мне прикасаться. Раньше при сестрах не делал ничего подобного, а тут то обнимет, то ущипнет, то лицом к шее прижмется, то губами к виску… Благо у них это, в отличие от меня, не вызывает удивления.
День проходит замечательно, хоть Артем и уходит куда-то сразу после завтрака. У меня настроение такое, что едва не летаю. Готовим с девчатами борщ, отбивные, пюре, салат и творожную запеканку на десерт. В процессе много болтаем, и кажется, что быстро справляемся.
Чарушин возвращается к ужину. Он у нас тоже проходит на позитивной ноте. После мы около часа играем в баскетбол. Девочки выходят с нами. Я намного меньше, чем с одним Артемом, нервничаю. Удается сконцентрироваться на его советах и следовать инструкциям.
Заканчиваем игру, когда звонит отец ребят. Сначала с ним разговаривает один Артем, а через какие-то пару минут на громкой связи и все девочки. Дрожью пробивает, едва слышу голос Чарушина-старшего. Он так сильно похож на голос моего Чарушина. И по интонациям, и по особым каким-то паузам.
Убедившись, что с мамой Артема все хорошо, тихо ухожу. На кухне делать нечего, поэтому прячусь в своей комнате. Отзваниваю по пропущенным Лии, а чуть позже Соньке, которая, кажется, совсем обо мне забыла. Не обижаюсь, понимаю ее. Просто справляюсь, как у нее прошел день, и что она планирует на завтра. Договариваемся встретиться на большой перемене в кафетерии академии и на том прощаемся.
Достаю пижаму и собираюсь в душ, когда в спальню без стука входит Чарушин.
– Идем со мной, – говорит сухо, но выглядит взволнованно.
Как бы он не умел скрывать, по глазам всегда вижу настоящие эмоции. Прячу пижаму и спокойно иду за ним в его комнату.
– Садись, – кивает на письменный стол.
Подчиняюсь, хоть эта просьба и удивляет.
Едва опускаюсь на стул, Артем гасит свет и включает настольную лампу. А потом… Цепенею, когда он высыпает на стол амулеты, крупные бусины и тонкие кисточки.
Остатки подвески. Остатки моего подарка.
– Собери обратно, – выталкивает грубовато, почти приказывает.
Интуитивно понимаю, что Чарушин просто прячет свои чувства. Не желает показывать, что на самом деле эта вещь для него так же важна, как и для меня. Понимаю, но… Хмурюсь, зажимаюсь и, отказываясь выполнять, мотаю головой.
