Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
Он принес за пазухой книжку — тоже захватанную, зачитанную, с обтрепанными углами, без начала и без конца. Но сегодня он не хотел читать и книжку взял просто так, на всякий случай.
Они лежали рядом и, щурясь, глядели на свет фонаря, а там, под его широкой шляпой, плясали мириады пылинок.
И в ярком свете фонаря рисовались не только острые огненные спицы, но и невиданные миры, которые то ли были когда-то, то ли еще будут когда-нибудь, то ли не будут никогда. Эти миры были светлые, как лампа, и радужно-пестрые, как пыльная шляпа фонаря.
Она зажмурилась.
Перед ее закрытыми глазами кружились, сталкивались сотни светлых ламп и мерцали невиданные миры, которые то ли были, то ли еще только будут, то ли не будут никогда. И миры эти были пестрые, как птицы.
Она еще крепче зажмурилась и спросила:
— Что бы мы стали делать, если мы были бы дети после войны?
Он тоже зажмурился, но молчал, не зная, что ответить.
Да, он не знал, что ответить. Знал только, что она спросит это.
Они часто сидели так друг перед другом и подолгу молчали, а потом она чуть слышно говорила:
— Я хочу, чтобы нам с тобой было весело.
— Разве тебе не весело со мной?
— Нет! Нет! Мне очень весело.
— Так чего же ты?
— Я хочу, чтобы еще веселее.
И снова долго сидели молча.
Не важно, что молчали. Все равно он знал, что она скажет.
— Давай будем дети после войны, — тихо шептала она, опустив голову и закрыв лицо худыми, прозрачными руками.
А он все молчал, не зная, что сказать в ответ.
— ДАВАЙ БУДЕМ ДЕТИ ПОСЛЕ ВОЙНЫ.
Легко сказать — давай. А попробуй вот! Разве получится?
Легко сказать…
Она снова спросила, но теперь уже по-другому:
— Что бы мы стали делать — дети после войны?
Он мог достать из-за пазухи книжку — зачитанную, с обтрепанными углами, без начала и без конца. Но сегодня ему не хотелось читать. Он смотрел выше фонаря — в небо, на лунный серп, слегка раздавшийся, и, так же как она, видел невиданные миры. Радужно-пестрые, как птицы. Как пестрокрылые дятлы.
Почему так бывает, когда смотришь, прищурясь, на фонарь или на молодой месяц?
Они еще маленькие. Совсем крохотные, гораздо меньше, чем на самом деле, просто два карапуза. Они брат и сестра. И даже трудно сказать, кто из них младше, кто старше, такие они малявки.
Зато оба на редкость умные и хитрые.
Лето жаркое, с неба печет, они все живут в лесу, на большой зеленой даче, а кругом тоже зелень, и сосны высокие шумят.
По верхушкам скачут белки. Сядет рыжая на ветку, оглядится — и давай шишки лущить, шелухой плеваться. А глаза — ну точно пуговки, зубки острые — блик, блик — поблескивают. А по крыше скачет — будто гром средь ясного дня, настоящая гроза, только молнии не хватает.
Брат и сестра как услышат, враз притворятся, будто страшно им — очень уж грозная гроза. А сами хохочут.
До того они оба умные и хитрые.
Вот папа закурит, а сестра подойдет и скажет:
— Папа, зачем ты куришь?
— Курю, и все, а в чем дело?
— Не кури, пап…
— Это еще почему?
— Когда ты куришь, у тебя дым из носа…
Брат, он тоже за словом в карман не лезет.
Однажды пришла к ним в гости тетя — красивая, лицо белое такое, а губы красные. Тетя очень ему понравилась, он сразу к ней подошел и спрашивает:
— Теть, зачем ты губы красишь?
Тетя улыбнулась, взяла его на колени и тихонько шепчет на ушко:
— Потому что красиво… Разве тебе не нравится?
— Нет, — громко говорит он. — Мне нравится молочный суп. Только не рисовый, а с макаронами.
Все смеялись и потом еще долго вспоминали этот случай.
Вот тогда-то брат с сестрой и узнали про себя, что они очень умные и хитрые.
А не узнай от других, так сами, может, и не догадались бы. Зато как узнали, ужасно радовались, носились по двору, взявшись за руки и задрав головы, как две лошадки.
Вот захотелось им птицу в красивой клетке. Что толку с этих белок? Скачут, скачут по веткам, не погладишь. Или, скажем, что проку в зайцах, если их никогда не видишь. Вот соседским ребятам, тем, конечно, хорошо. Нашли зайчонка, привязали за лапку и пасут день-деньской на клеверной поляне.
Только что им тот зайчонок, ведь он чужой?
Им нужна была своя птица, чтобы держать ее в красивой клетке, кормить всем, что под руку попадется, слушать, как она поет, как хлопает крыльями. Они были умные и хитрые — дети после войны, а кругом цвело лето, зеленела их зеленая дача, и сосны шумели зеленые, и зеленые поляны душисто пахли, усеянные цветами, и рыжие белки летали по деревьям и громыхали по крышам, как настоящая гроза без молний, и вокруг было ясно, солнечно, и они хотели свою птичку в своей собственной красивой клетке.
Как-то раз пошли они с папой гулять.
Они, может, и не вспомнили бы про птичку, если б не услышали, как пищит кто-то за молодыми сосенками. Пищит и пищит, будто кого зовет, будто хвастает чем-то, точь-в-точь цыпленок, отбившийся от дома, только громче.
— Ладно, — сказал папа. — Вы тут ждите, я попытаю счастья.
Перешел дорогу, перепрыгнул через канаву и, поглядывая по сторонам, двинулся на тот писк.
А они, брат и сестра, стояли, затаив дыхание, чтобы не спугнуть птичку. Они сразу поняли: это их птица, та самая, что будет петь, клевать корм и хлопать крыльями в красивой клетке.
Папа осторожно наклонил сосенку, но опоздал: пискунишка порх на другое деревце! Папа снова подкрался — и снова не успел. Гнался за птичкой от деревца к деревцу, а писк то пропадет, то снова слышится. Брат с сестрой очень хотели, чтобы папа скорее поймал птичку, и все-таки радовались, что никак ее не поймать.
Так и стояли, рты разинув и дышать не смея, — ждали.
И разом взвизгнули, когда папа наконец поймал; теперь из его рук доносилось:
— Пип-пип-пии… Пип…
И увидели свою птицу.
Она была пестрая-препестрая!
Ноги серые, с кривыми пальцами, когти острые, как иголки, — дети их сами трогали. Клюв длинный, с желтым языком.
Острыми своими когтями птичка вцепилась в папин палец и время от времени махала крыльями, но не могла взлететь, потому что папа не пускал. Она злилась, опять махала крыльями, хоть была еще птенцом и далеко бы не улетела, разве что на несколько шагов. Птичка злилась, кричала и била крыльями.
Кричала. И кричала.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
