— О Господи, — вздыхает она. — Могу дать вам еще таблеточку, но про укол доктор не распоряжался, вы уж извините.
Нужны мне ее показушные извинения.
— Если б вы знали…
— Мне правда жаль, — говорит она. — Но я не имею права…
— Нет вам до меня дела. Не у вас же болит. Ох, посмотрела бы я на вас…
Я и сама слышу упрек в своем голосе, и мне за него стыдно. Но остановиться я не в силах.
— Плевать вы хотели на меня…
Она приносит таблетку. Я выхватываю ее у нее из рук, как будто она ни за что не отдала бы ее по доброй воле. Она подает мне воды и уходит. Боль стихает, но теперь мне не дает покоя совесть.
— Сестра…
— Я здесь. Что случилось?
— Простите меня за грубость…
— Да ладно вам, — невозмутимо говорит она. — Не берите в голову. Я привыкла. Постарайтесь заснуть.
— Хорошо-хорошо, — мне хочется порадовать ее, сказать ей что-то приятное. — Я постараюсь.
Я то отключаюсь, то снова просыпаюсь. Голоса жалобно стучатся в мое сознание, как листья в оконное стекло.
Ни об чем не волнуйся, Том
Матерь Божия, молись о нас ныне и в час смерти нашей
Mein Gott, erlӧse mich[24]
Помнишь, Том? Я-то помню то времечко
Прости меня, что оскорбила Тебя, ибо я люблю
Erlӧse mich von meinen Schmerzen[25]
Брэм!
Последнее — почти крик. Только через некоторое время я осознаю, что крик был мой.
Я… где я? Мне надо в туалет, это единственное, что мне ясно. Где же этот чертов выключатель? И куда подевалась Дорис? Уже сколько ее зову, а от нее ни звука. Казалось бы, хоть ответить-то можно? Я стою у кровати и, держась за нее, продвигаюсь к выходу.
— Сестра! Сестра! — Кто это так пронзительно и испуганно кричит рядом со мной? — Скорей! Миссис Шипли вылезла из кровати.
Я стою посреди какого-то длинного прохода, а вокруг слышно ровное и шумное дыхание. Вдали свет. Надо идти на него.
— Скорей же, сестра. Она собралась на выход…
Сестра? Кто-то цокает ко мне. Я все вспоминаю.
— Куда же вы, миссис Шипли? Пойдемте, провожу вас обратно.
— Я просто хотела в туалет. Только и всего. Что в этом плохого?
— Все хорошо. Пойдемте со мной, я все сделаю. Берите меня под руку…
— Да не нужна мне ваша помощь… — Слабенькое раздражение в моем голосе совсем не передает всей моей ярости. — Я всегда все делаю сама.
— А вы разве никому в жизни руки не подавали? Теперь ваша очередь. Смотрите на это так. Настал ваш черед.
Она права. Нет причин чувствовать себя обязанной. Только многим ли за свою жизнь я протянула руку помощи? Вот в чем беда. Я помогала Дэниелу с правописанием. Мне оно давалось намного легче. Благодарности от него я не дождалась. Он обставлял все так, будто это он помогает мне, а не наоборот. Но отец верил мне, когда я ему рассказывала. Он знал, что Дэниел умом не блещет. Теперь я жалею, что рассказывала отцу. Но я ужасно злилась на брата: несправедливо, когда не получаешь должной благодарности за помощь.
Больше сил нет. Она укладывает меня в койку, накрывает простыней до самого подбородка. Я лежу, не шевелясь, и вдруг слышу голос соседки:
— Все хорошо, Агарь?
Я поворачиваюсь на бок, чтобы смотреть на нее, хотя в темноте все равно ничего не видно.
— Да, Эльва. Все хорошо.
— В общем, если забудете, я вам завтра напомню, чтоб попросили у доктора укол. С ним-то спать ловчее.
— Да-да, напомните, пожалуйста. Вообще-то я на память не жалуюсь, но иногда из головы вылетает…
— И не говорите, сама такая. Ну что, подружка, на боковую?
Я улыбаюсь. И незаметно засыпаю.
Наутро ко мне приходит доктор. Как его зовут? Я забыла, но спрашивать не стану.
— Ну, как мы сегодня? — вопрошает он.
Мы. Ну-ну.
— Не знаю, как вы, доктор, но мне, должна признать, немного лучше.
— Идем на поправку?
— Очевидно. — Зачем я вру? Меня вдруг страшно злит эта моя гордыня, это глупое притворство. — Болит… вот здесь. Особенно ночью. Вы даже не представляете…
Ненавидя свое хныканье, я отворачиваюсь от него и вижу на соседней койке Эльву Жардин, которая отчаянно тычет прямым указательным пальцем в руку. Я вспоминаю.
— Вы же можете мне что-нибудь выписать?
Он кивает, ощупывает меня, затем слабенько, натужно улыбается, и я вижу, что его роль тоже не так проста.
— Конечно, могу. Не беспокойтесь, миссис Шипли. Я распоряжусь. Вам будет полегче.
Позже приходит Марвин — на этот раз с Дорис. И с цветами. Чудеса не прекращаются. И это не обычные садовые цветы. Розы из цветочной лавки, бледные бутоны, только-только начавшие распускаться, в зеленой стеклянной вазе, разбавленные пушистыми ветками аспарагуса.
— Ох, ну зачем же вы…
— Мы подумали, вам понравится, — говорит Дорис. — Цветы лучше всего поднимают настроение. Вот вам сорочки, розовая и голубая, все правильно? Одеколон и сеточки для волос. Хотите, причешу сейчас.
— Да, пожалуй. Ужасно надоели эти космы до плеч. Не терплю неопрятности.
— Как ты, мама? — спрашивает Марвин.
Какой глупый вопрос. Но я оправдываю его ожидания, ибо так проще.
— Ничего.
— Вчера получили весточку от Тины, — говорит Дорис.
— Как у нее дела?
Дорис вздыхает, втыкает последнюю шпильку мне в волосы, шумно падает на стул рядом с койкой. На ней серый шелковый костюм. Мне кажется, ей в нем жарко, да и вид у него помятый. Как это в ее духе — наряжаться ради посещения больницы. Букет на шляпе глупо кивает. Все ее шляпы ужасно безвкусны. Вечно пестрят искусственными цветами. Голова, что оранжерея, засаженная клубневыми бегониями и усыпанная лепестками всех оттенков розового: свежая плоть, румянец, кровь. Теперь я вижу: ее что-то тревожит.
— Что стряслось, Дорис, в конце концов? Тина заболела?
— Замуж она выходит, — говорит Дорис.
Я смеюсь от облегчения.
— Глядя на тебя, я уж подумала, что она ногу сломала. А что такого ужасного в замужестве? Кто у нас жених?
— Молоденький адвокат, пару месяцев знакомы. Нет, я верю, что он хороший парень и все такое, да и дела, Тина говорит, у него неплохо идут. Но она же только-только начала с ним встречаться.
