наутро встанешь весь разбитый и с ужасной головной болью. Другое дело «Станционный смотритель». Его можно и читать перед сном, и просто держать в руках, да хоть к душевной ране приложить в раскрытом виде — уврачует. Ей-богу уврачует. Потому Александр Сергеич и есть наше всё, а Федор Михалыч наше не приведи Господи.
* * *
Начитавшись Киреевского с Аксаковым и Хомяковым, подумал, что славянофилы, если проводить медицинские аналогии, представляются мне какими-то народными целителями. Травниками и гомеопатами. Уринотерапевтами даже.
* * *
Что ни говори, а писатель нормального человека — это, конечно же, Чехов. Достоевский же, и тем более Сорокин — это писатели курильщика. Причем, в случае Сорокина, это даже не курильщик табака.
Послесловие автора
Думал о своем писательском предназначении. Не о Писательском Предназначении, а о писательском предназначении. Когда я бросил пытаться писать стихи в рифму, романы, повести и скатился к миниатюрам о снегопаде, пирогах с капустой, рыбалке, борще, рябиновке и дачной жизни, то очень переживал. Мне ведь хотелось жечь глаголом сердца людей, а не вызывать у них слюноотделение описанием грибного супа. Мне и до сих пор иногда бывает неловко. В стране ужас что творится, а я тут про шарлотку, соленые рыжики и отцвели уж давно хризантемы в саду. С другой стороны, этих поджигателей глаголом теперь развелось столько…
Когда в далеком будущем все станет хорошо, свобода нас встретит радостно у входа, президента станут выбирать честным голосованием не больше, чем на неделю, а очень хорошего на две, когда мы станем жить со всеми в мире, дружбе, испанской ветчине и голландском сыре, когда счастье будут раздавать всем в одни руки сколько хочешь и никто не уйдет обиженным, а придется всех разгонять, вот тогда все и перестанут интересоваться романами, повестями и стихами на общественно-политические темы, а…
Нет, конечно, будут писать романы про любовь, про скорый поезд и про туфли на платформе. Впрочем, недолго. Техника безопасности достигнет таких высот, что броситься под поезд будет еще сложнее, чем написать об этом роман, а выброситься из иллюминатора космической ракеты или наоборот броситься под спускаемый аппарат будет и вовсе невозможно. И вообще, в любой аптеке можно будет купить таблетки от несчастной любви, от разлуки и от венца безбрачия.
Вот тогда и настанет мой черед, когда все устанут от свободы и от счастливой любви. Все захотят почитать про грибной суп, про вишневую настойку, про рассаду и борщ. А мне и писать ничего не надо будет.
У меня уже все написано. Тогда мужик понесет с базара не милорда глупого, а… Понятно, что до этого времени я не доживу, но все равно. Получается, что я писатель далекого будущего, опередивший свое время. Живу тут среди вас и ничем себя не выдаю, кроме того, что пишу о будущем, о небе в соленых рыжиках и о том, что наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как пирог с клубничным вареньем или как ватрушка с изюмом.
Примечания
1
Писал я и думал — отчего у меня каждый раз, как о прогулке на лыжах, все кончается водкой, селедкой и горячими щами. Сколько можно повторяться. Должно быть, и читателю уже надоело. Какой-то порочный круг, ей-богу. Ведь живут же люди, особенно интеллигентные, и по-другому. Приходят с лыжной прогулки и садятся играть, скажем, на рояле. Выпьют водки, закусят, чем Бог послал, и сразу за рояль или стихи читать друг другу вслух. Державина, к примеру: «Багряна ветчина, зелёны щи с желтком, румяно-жёлт пирог, сыр белый, раки красны…» Тьфу. Это уж не Державина стихи, а Фрейда. С другой стороны, вы покатайтесь с мое на лыжах на тридцатиградусном морозе — так и не только водку со щами, а и пирог с капустой вспомните. Еще и с яйцами.
2
Жена говорит, что всего три. Если бы я остался, как она, дома, то говорил бы, что и вовсе полтора.
3
Пока ее не прочла жена, умеющая читать даже то, что написано зеркально и вверх ногами у тебя в голове.
4
После слова «достану» надо успеть увернуться…
5
Рябиновка здесь, конечно, ни при чем. Просто приписалась сама собой к соленому огурцу.
6
Да знаю я, что к югу, знаю. Возвращаются они.
7
Все это касается тех атеистов, которые имеют естественнонаучное образование. Филологи же атеистами не бывают. Кто-то из них верит в Пушкина, кто-то во второе пришествие Чехова, а кто-то и в то, что грешники после смерти попадают в ад, населенный бесами Достоевского. Большая часть филологов, особенно учителей начальных классов средней школы, и вовсе молится на словарь Ожегова. Или Даля, если они старообрядцы.
8
В отдельных случаях предлагают даже и борщ, но только за тем, чтобы от него отказались.
9
Зимой вместо запаха свежескошенной травы — запах свежевыпавшего снега и печного дыма.
10
Небольшие черно-белые цветы с не очень сильным, но устойчивым рыбным запахом.
11
Беседка должна быть с ржавой жестяной крышей, выкрашенной в незапамятные времена суриком или берлинской лазурью, с деревянными, в мелких трещинках, колоннами, увитыми клематисом или каприфолью. Скамейка должна быть потемневшей от времени и дождей, с вырезанными на сиденье или спинке буквами, стрелами и сердечками. Пол беседки должен быть усыпан опавшими листьями. В углу, на полу, должен стоять старый цветочный горшок с серой от пыли землей и торчащими из нее засохшим стеблем и несколькими окурками. На круглом рассохшемся колченогом столе в центре должна лежать открытая книга. Томик должен быть потрепанным, толстым, в кожаном переплете с вытертым золотым или серебряным тиснением. Между страницами должен лежать цветок засохший безуханный или такой же засохший счастливый трамвайный билет. Стихи в книге должны быть все равно какими, поскольку читать их необязательно. Курить нужно задумчиво, выпуская дым ноздрями.
12
Смех должен быть заразительным, спелым, как наливное яблоко, клубничным, румяным, хрустальным, изумрудным, сапфировым, бархатным, беззаботным, охлаждать в жару, утолять жажду, вызывать жажду, с
