метнул в Белку.
Белка ошалело сглотнула то, что влетело ей в рот, и скривилась. Змеи поползли назад. На лице Белки отобразилось недоумение. Похоже, она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Не в силах приподняться, она скребла когтями по земляному полу, корчила рожи, хрипела, пока, наконец, её морда не приобрела ярко-синий цвет, и туша не обмякла, как сдувшийся воздушный шарик.
Домкрат и Галя дали себе насладиться тем, что изо всех сил били Белку по голове, вырывали изо рта дохлых змей, выкалывали глаза и тыкали ножиком ей в спину. Потом, устав, опустились на деревянный лежак и допили оставшуюся водку.
– Теперь надо тащить, – сказал Домкрат. Галя кивнула.
Белку связали за лапы и впряглись.
– Странно, – сказала Галя. – Вроде бы такое огромное туловище, а тянуть совсем не тяжело.
– Небось, пустая внутри, – ответил Домкрат.
В небе зажигались звёзды. Немногочисленные прохожие приглядывались к Домкрату с Галей, крестились и снимали шапки.
Возле здания администрации Домкрат нагнулся за камнем и швырнул в окно. Стекло разбилось. Выглянул пьяный Михеич.
– Это кому тут задницу надрать? – выкрикнул он, но тут же замолчал, изобразив на лице крайнее изумление.
– Скажите Егору Тимофеевичу, пусть работу принимает, – сказал Домкрат и пнул ногой тушу Белки.
XIII
Пахотнюк, хотя и не оправился до конца, держался гораздо лучше, чем позавчера. Лицо его было бледным и осунувшимся, белки глаз жёлты, а руки тряслись, но всё же он шёл самостоятельно, лишь слегка опираясь на тросточку, и пребывал в лучшем расположении духа за последние несколько недель.
– Михеич! – подозвал он, спускаясь по лестнице. – Надо бы народ собрать, объявить про Белку.
– Дык уж давно все слыхали. Народ у крыльца спозаранку толпится.
Пахотнюк распахнул дверь. Площадь перед зданием администрации была залита ярким летним солнцем и плотно забита людьми. Егор Тимофеевич сделал пару шагов вперёд, поднял руку, привлекая внимание, и громко, в полный свой густой голос, заговорил:
– Приветствую вас, граждане Поселения! Рад видеть вас сегодня здесь. И пусть в последнее время нас постигли многие события – и хорошие, и не очень в том числе – сейчас всё это, смею заявить, досконально прекращено. Домогающаяся нас совсем ещё недавно так называемая Белка уничтожена и абсолютно полностью убита. Главная заслуга в этом принадлежит жителю нашего города, почётному, можно сказать, тушканчику нашей чебуречной, Акакию Кондратьевичу Забубённому…
Стоявшая в толпе рядом с Домкратом Галя широко раскрыла глаза и захлопала ресницами:
– Так это… Тебя Акакием зовут? – Она вдруг рассмеялась, потом захихикала, потом подавилась смехом: – Акакий Забубённый… Ой, не могу!
– Я что, виноват, что ли? – обиженно буркнул Домкрат.
– Ладно, ладно, прости, – Галя нежно поцеловала Домкрата в щёчку, и он снова заулыбался.
Пахотнюк же продолжал:
– Я обещал этому человеку отдать в жёны свою дочь. И пусть не говорит никто, будто я, Глава, своих обещаний не держу. Забирай, Акакий, Марианну, и катитесь на все четыре стороны. А хотите – и тут живите, как уж вам вздумается.
– Ура! – воскликнула Галя.
– Иди вещи собирай, – сказал Домкрат.
– Да я уж почти, – отозвалась Галя, протискиваясь сквозь толпу. – Принести только.
– И отныне пусть все, кто нам желают зла, – говорил Пахотнюк, – пусть помнят, как мы поступили с Белкой. С ней справились – справимся и с любым другим, будь он хоть трижды Лобачевский. И пусть все изверги, что вокруг нас сейчас роятся, не думают, что мы, дескать, только своим умом – мы и ихним сильны!
Домкрат выкатил из кустов чудного вида трёхколёсную повозку и стал прилаживать к задней части вынесенный Галей чемодан.
– Это что же такое? – спросила Галя.
– Это велосипед называется, – пояснил Домкрат. – Сам сделал. Рама деревянная, всякие механизмы из чего Бог послал. Приводится в движение мускульной силой. Две пары педалей не зря сделал – пригодились.
Галя приникла к Домкратовой груди.
– А как там, в Москве? – спросила она. – Так ли, как у нас?
– Не знаю, – ответил Домкрат. – Поглядим. Садись.
Галя, подобрав юбку, забралась на заднее сиденьице, и поставила ноги на педали.
– Так странно, – вдруг сказала она. – А куда Белка-то делась? Вроде тело только что здесь лежало.
– Не знаю, – сказал Домкрат. – Может, на чебуреки кто утащил. Какая нам-то теперь разница? Ехать нам позволено, мы с тобой вместе – что ещё нужно?
Он занял своё место, вцепился в руль и приналёг на педали. Экипаж, потихоньку разгоняясь, покатил в сторону тракта.
А Пахотнюк, воодушевленно размахивая руками, всё говорил:
– Изведём всех уродов комнатных! Перережем иродов белокаменных! Всех тормозов перестройки – к ногтю и проглотим целиком! Рукоприкладство с собой не возьмем в геенну огненную! А если кто захочет нашу раку попрать – от раки и погибнет!
Его глаза лучились ярким светом, и люди на площади, как никогда, внимали его словам.
Даже Галя с Домкратом, отъехавшие к тому времени уже на значительное расстояние, слышали гром несмолкающих, бурных аплодисментов.
2002, Солнечногорск;
2007, Сходня
Солдат
Сам не знаю, почему я заговорил с ним. После боя, когда ты буквально вываливаешься из потрёпанного транспорта, уставший, размякший и довольный тем, что сегодня остался цел, сначала ты озадачен кучей мелких, но важных дел: сдача оружия, обеззараживание, вечерняя поверка. Потом, в казарме, ты делаешь то, что сам давно хотел – снимаешь ненужные части доспехов, идёшь в туалет и в душ, вытряхиваешь из шлема и ботинок набившийся туда песок, пепел, а иногда листья, в зависимости от того, где идёт миссия, смазываешь надоевшие своим скрипом части механизмов, чинишь мелочи, из-за которых не стоит беспокоить техников, и так загруженных работой. Затем ужин, чтобы успокоить давно требующий своего желудок. И вот наступает момент, когда всё важное вроде бы сделано, во рту у тебя кисловатый чи-чи, единственный официально разрешённый в наших войсках наркотик, и ты сидишь на краю кровати, глядя в никуда и ни о чём особенном не думая, и тебя тянет выплеснуть накопившееся в тебе раздражение, или скуку, или просто новые впечатления от увиденного за день. Видимо, как раз в такую минуту мне подвернулся проходящий мимо Вик, так что я от нечего делать спросил, как у него дела.
Он резко повернул ко мне свою блестящую голову, прикрытую сверху тяжёлым, исцарапанным со всех сторон шлемом, прочитал на моей груди табличку с именем и уточнил:
– Так значит, Билли, тебя интересует, как у меня дела? Ты это спросил просто потому, что я проходил мимо, а тебе надо было что-то сказать? Или тебе действительно хочется знать, Билли, мать твою, Лумис, как
