for Advanced Studies; «антидисциплинарную» констелляцию исследований по искусственному интеллекту и искусственной социальности, попытки симбиоза естественных и социальных наук (например, биоэтика и пр.) и т. д. В исторической ретроспективе, оставляя в стороне историю античной мысли, наиболее очевидными примерами такого рода являются, например, организационная иерархия и меритократия иезуитских университетов, дисциплинарная гармония Вольфа и Лейбница и пр. В целом не только исторически продолжительный, но и продолжающийся ряд этих примеров позволяет усомниться в эсхатологических прогнозах тех авторов, которые объявляют о «смерти университета». (См., например: Барнетт Р. Осмысление университета // Alma Mater. 2008. № 6; Ридингс Б. Университет в руинах и т. д.)
78
Veblen T. The Higher Learning in America. New York: B. W. Huebsch, 1918. P. 33–34.
79
См., например: Bacon M. Pragmatism: An Introduction. Cambridge: Polity Press, 2012.
80
Очень интересная перспектива, кстати говоря, открывается в створе этой «университетской логики» в связи с нарастающим объемом исследований по искусственному интеллекту (ИИ). Материал этой темы чрезвычайно пластичен применительно к университетской традиции. Во-первых, это в чистом виде антидисциплинарный проект, который выстраивает свою иерархию, лучше сказать – матрицу знаний и противостоит сложившимся дисциплинарным рамкам, которые разрывают человека и его мышление на несвязанные между собой сегменты исследований. В конечном счете разработчики ИИ упираются в ту же проблему «антропологического идеала», что и любой автор университетской реформы. «Мы слишком мало знаем о человеке. Слишком мало, чтобы воспроизвести человеческий разум в машине, и слишком мало, чтобы вложить в машину представление о том, чего хочет человек» (От искусственного интеллекта к искусственной социальности. М.: ВЦИОМ, 2021. С. 80). Исследователи и проектировщики ИИ вынуждены опираться на дефициентные, с точки зрения масштаба задачи, теории поведения и мышления: на теорию игр для анализа социальных взаимодействий и теорию утилитаризма для понимания ситуаций выбора и предпочтений. Недостаток гуманитарных и социальных компонентов в этой «матрице» является очевидным, и остается только наблюдать с любопытством – доформируется ли эта мегазадача до новой научной революции (в смысле Т. Куна) и до новой композиции наук о «человеке, духе и истории» (в смысле неокантианцев). Неизбежная в рамках этого движения критика представлений о «человечности», человеческого мышления и лежащих за ними систем базовых понятий эвристична сама по себе и способна предложить картину мироустройства, расширяя ее до виртуальных пространств и искусственной социальности.
81
Ридингс Б. Университет в руинах. С. 31–32. Жак Барзун также специально обращает внимание на роль Университета в воспитании просвещенного и либерального чиновника. См., например: Barzun J. The American University: How It Runs, Where It Is Going. Chicago: University Of Chicago Press, 1993.
82
Ридингс Б. Университет в руинах. С. 78. Можно полагать, что и Университет Реформации играл ту же или похожую роль в Северной части Европы XVI–XVII веков. Следует, однако, учитывать, что эта его роль была «вдохновлена» церковным расколом, и задача создания и идеологии, и утопии оставалась за церковью.
83
Ортега-и-Гассет Х. Миссия университета. Минск: БГУ, 2005. С. 18–19.
84
Там же. С. 23.
85
Манхейм К. Идеология и утопия. С. 93. Такая рациональная формулировка, конечно, сильно отличается от риторических фигур Ньюмена вроде «способности ума, ясновидения, проницательности, мудрости, философского развития души, возделывания интеллекта» или экспресс-зарисовок Ортеги. Но по большему счету речь идет об одних и тех же или очень похожих материях. Другое дело, что масштабом Ньюмена был «английский джентльмен» и национальная элита, а Манхейм мыслит и существует в предельных пространствах мира и эпохи. Но «ремесло критического мышления», хоть и описанное в разных языках, значимо во всех случаях. И уже точно не требует комментариев принадлежность Манхейма к традиции немецкой классической философии, лежащей в основе Гумбольдтовского университета.
86
См. об этом, например: Кларк Б. Р. Создание предпринимательских университетов: организационные направления трансформации. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2011.
87
Хабермас Ю. Идея Университета. Процессы обучения. С. 16.
88
Альтбах Ф. Глобальные перспективы высшего образования. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2018. С. 536.
89
Вебер характеризует иезуитов следующим образом: «Монах как примерный религиозный человек был одновременно – по крайней мере в орденах с рационализированной аскезой, в основном в ордене иезуитов – первым „профессионалом“ в том смысле, что имел специфическую „методику“: вел „учет времени“, осуществлял постоянный „самоконтроль“, чуждался „удовольствий“ и отвергал любые человеческие обязательства, не помогающие достичь его профессиональной цели. Он просто создан был для того, чтобы стать инструментом бюрократической централизации и рационализации структуры церковного господства и вместе с тем – в силу своего влияния на людей в качестве духовника и воспитателя – инструментом распространения соответствующего мировоззрения в кругах религиозно настроенных мирян» (Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2019. Т. 4. С. 242). Маркс по этому же поводу замечал: «Бюрократы – иезуиты государства и его теологи. <…> Бюрократия есть круг, из которого никто не может выскочить. Ее иерархия есть иерархия знания» (Маркс К. К критике гегелевской философии права // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения в 50 томах. М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. Т. 1. С. 271).
90
См. об этом: Кларк У. Академическая харизма и истоки исследовательского университета. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2017. С. 138 и далее.
91
Именно с этим обстоятельством связана ориентация иезуитских колледжей и университетов на риторику (Цицерона), в отличие от «протестантской философии» (Козлов С. Имплантация. Очерки генеалогии историко-филологического знания во Франции. М.: Новое литературное обозрение, 2020. С. 47–49).
92
Калхун К. Университет и общественное благо // Экономика образования. 2008. № 1. С. 12.
93
Цит. по: Суворов Н. С. Средневековые университеты. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012. С. 95.
94
Можно предположить, что наполеоновская реформа университетского образования во Франции начала XIX века и вправду достигла тех эгалитарных целей, которые декларировались. И напротив, демократизация Оксфорда, по крайней мере, в этом вопросе выразилась преимущественно в том, что «монополия»
