Я снимаю пистолет с предохранителя и делаю шаг назад, но не успеваю отойти, как Мустафа перехватывает меня за шею, резко разворачивает и приставляет к моему горлу ханджар, второй рукой вцепившись в мою левую, которую прошивает от боли. Рана после ранения еще не до конца зажила, и поэтому каждое прикосновение к руке отдается болью. Мустафа, словно зная об этом, с силой сжимает место ранения, и у меня темнеет в глазах и слабеют ноги. Преодолевая адскую боль, я стараюсь удержаться на ногах, но меня трясет.
– Не подходите! Я перережу ему глотку!
– Мустафа, успокойся, – говорит мой отец, переводя взгляд с нас на Валида.
– Мустафа! – рявкает Валид. Я чувствую, как его сын за моей спиной напрягается. А еще чувствую, как вокруг моей раны становится горячо, и тело покрывается испариной. – Если ты хочешь, чтобы с твоим мнением считались и относились к тебе как к мужчине, веди себя как мужчина! Не прикрывайся никем! Встреть свою кару достойно!
– Я не заслужил кару!
– Ты предал свою семью!
– Потому что она предала меня! Потому что я для вас всегда был только мальчишкой!
– Если бы ты вел себя как мужчина, а не как мальчишка, то и отношение к тебе было бы соответствующее! – парирует его отец, медленно двигаясь в нашу сторону.
Мустафа царапает мою шею ханджаром, и я чувствую, как на коже выступает капелька крови.
– Отпусти Малоуна, – спокойно произносит Валид.
– Он забрал у меня Амиру.
– Он вернет ее тебе, – произносит Валид.
Я уже открываю рот, чтобы опровергнуть его слова, но закрываю, потому что понимаю, почему Валид так говорит. У Мустафы тихая истерика. Он сейчас мечется внутри себя, не зная, как поступить правильно, и какие его действия усугубят ситуацию, а какие помогут выжить. Что делал бы я в такой ситуации, будь достаточно безмозглым, чтобы в нее попасть? Пожалуй, взял бы соперника в заложники и покинул территорию офиса. По крайней мере, у меня появился бы один из сотен шансов выжить.
Поколебавшись несколько секунд, Мустафа отпускает меня, неосторожным движением задевая правое плечо и рассекая кожу на нем. Я отскакиваю в сторону и приваливаюсь к стене, не зная, какую рану зажимать в первую очередь.
Мустафа роняет ханджар и склоняет голову.
– Прости меня, отец.
– Ты не у меня должен просить прощения. Ты убил помощника и друга шейха, его семью ты оскорбил в первую очередь. Встань на колени и попроси у шейха прощения.
– На колени?
Валид кивает и смотрит за тем, как его сын медленно подходит к шейху и опускается на колени. Я понимаю, что произойдет дальше, и мне требуется вся моя выдержка и сила, чтобы сдержаться и не выкрикнуть ничего, что остановило бы Валида от дальнейших действий. Я вижу, как по его лицу пробегает тень боли. В глазах отражается мука и ад, в котором он сейчас сгорает заживо. Валид медленно поднимает пистолет, взводит курок, и этот щелчок эхом проносится по помещению. Мустафа успевает только повернуться лицом к отцу и посмотреть на него взглядом, полным ужаса, как его лоб прошивает пуля, вынося его мозги на пол позади него.
Звук выстрела еще долго резонирует от стен, звенит у меня в ушах, а в глазах стоит момент, как отец убивает собственного сына. Я еще не скоро сотру из памяти выражение полнейшего ужаса на лице парня и адской боли – во взгляде его отца.
__________
*Гутра – мужской головной платок
** Игаль – толстый шнур, изготовленный из верблюжьего волоса, который подобно обручу удерживает гутру на голове
Глава 39
Малоун
– Езжайте домой, – приказывает шейх. – Омар, вызови врача. Я остаюсь с Валидом.
– Нет, – хрипло отзывается тот. – Заид, поезжай. Я хочу остаться с сыном наедине.
Шейх еще с минуту колеблется, но затем вместе с нами покидает здание. Мы с Омаром снова в одной машине, а наши отцы едут в машине шейха. Почти всю дорогу мы молчим, и ближе к особняку шейха Омар нарушает молчание:
– Я до последнего думал, что Валид не выстрелит.
– Я тоже не ожидал. Все же это его сын.
– Для жителей пустыни, которые мало взаимодействуют с цивилизованным миром, честь и преданность дороже родственных связей.
– Дикость какая-то, – шиплю я, прижимая к себе онемевшую руку.
– Они живут по другим законам, нам их понять сложно.
– У него есть еще дети?
– Да. Дочь и младший сын. Матери будет кем утешиться.
– Не думаю, что один ребенок способен заменить другого.
– Тоже правда. Ты как?
– Нормально.
Нормально, если не шевелиться, не дышать и не концентрироваться на боли. По телу идет озноб, и онемение в руке беспокоит меня все больше. Но, по крайней мере, я жив.
– Спасибо, что спас меня.
– Что, даже сарказма не будет? —хмыкаю я.
– Ну ты же спас, потому что тебе союзник нужен, а не потому что дорожишь моей жизнью.
Я усмехаюсь и прикрываю глаза.
– Ну вот, а то я уже начал волноваться, что ты стал сентиментальным.
Когда машина останавливается во дворе особняка, я осознаю, насколько слаб. Смотрю на расстояние между машиной и крыльцом и понимаю, что для его преодоления мне нужно собрать все свои силы. Открываю дверцу и выхожу, встав на дрожащие ноги. Иду медленно, стараясь держать равновесие, а когда до ступенек остается всего пара шагов, мои ноги внезапно теряют твердость, и я оседаю вниз. Отец подхватывает меня под правую руку, и я негромко стону, когда вынужден поднять ее выше. Плечо горит. Порез по ощущениям неглубокий, но такое чувство, что лезвие прошило мышцы.
Кое-как с отцом доходим до двери, которую Омар распахивает, чтобы пропустить нас.
– Веди его в ту же комнату, – командует шейх, входя следом за нами. – Врач скоро прибудет.
– Малоун! – выкрикивает Амира, несясь мне навстречу. Такая красивая, но снова испуганная и взволнованная. Когда же она перестанет так расстраиваться из-за меня?
– Амира! – строго произносит Омар, и она останавливается в шаге от меня. Заламывает руки и умоляюще смотрит на отца.
– Пусти ее, Омар, – спокойно произносит шейх, обходит нас и скрывается в коридоре.
Амира тут же бросается вперед и крепко прижимается своим телом, обхватив меня за талию. Мне адски больно, рука онемела, а от слабости кружится голова, но то, что жена рядом и поддерживает меня, придает сил. Целую ее в макушку, сожалея, что сейчас не могу обнять.
– Принцесса моя. Эй, ну ты чего, снова плачешь?
– В тебя опять стреляли, да? – всхлипывая, она поднимает голову и смотрит мне в глаза. – Тебе снова больно?
